площади, что по мебели, с обычным кухонным столом, который застелили красной, «революционной» скатертью.
Я изобразил потуги вспомнить, после чего печально сообщил:
— Забыл, — и тут же добавил в оправдание: — Доктор сказал, что скоро вспомню.
— Вспомните, скажите, — решил он. — Какие-нибудь документы, кроме размокшего паспорта без фотографии есть?
— Нет. Они были у мамы в чемодане, — ответил я. — А фотографию доктор пытался расправить и содрал. Он написал об этом в истории болезни, почитайте.
— Я видел, — молвил он и спросил: — У нас строгие порядки, дисциплина, в университет не захотите вернуться?
— Нет, — твердо ответил я. — Только после войны, когда за маму рассчитаюсь.
— Ладно, не будем разводить бюрократию, не в тыл проситесь. Летаете вы хорошо, а на фронте не хватает толковых летчиков. Сейчас как раз набираем новую группу. Напишите рапорт на мое имя с просьбой зачислить, заполните анкеты. Кадровик вам поможет, — решил генерал-майор Туржанский.
Может быть, он бы и сделал пару запросов на счет меня, но через три дня был вызван в Москву, назначен преподавателем в Военную академию командного и штурманского состава ВВС. Дела у него принял дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Денисов, рубаха-парень, не шибко любящий административную работу, вечно пьяный, вечно молодой. Для нового начальника я был всего лишь одним из многих, зачисленных предшественником. Такая ерунда, как гражданские документы, его не интересовала. Летаю хорошо — и порядок. Через месяц приму присягу и получу военный билет.
Как прибывшего раньше остальных, меня зачислили в Первый отряд под командованием старшего лейтенанта Осипова Второй эскадрильи капитана Иванова. Инструктором был старший сержант Старухин или просто ПэКа. Мне выделили койко-место в казарме, которая размещалась в бывшем складе. Это было длинное и высокое каменное здание с маленькими зарешеченными окнами под полотком. В нем настелили деревянный пол и поставили деревянные двухъярусные кровати и тумбочки, от которых все еще пахло сосной. Я занял ближнюю верхнюю из свободных, потому что большая каменная печь была одна и располагалась возле входа. Чем дальше от него, тем будет холоднее зимой, и теплый воздух имеет свойство подниматься вверх.
На вещевом складе, расположенном в новом деревянном доме, мне выдали перьевой матрац и подушку, две простыни, наволочку, серо-зеленое одеяло с черными полосами возле краев, два одинаковых вафельных полотенца для лица и ног («Смотри не перепутай!») и летний комплект формы: фуражку, гимнастерку, галифе, две нижние рубашки, двое кальсон, портянки, сапоги, кожаный ремень, синие петлицы, которые надо пришить самому, летные шлем, комбинезон, очки, перчатки, толстый шерстяной светло-серый свитер и брусок коричневого хозяйственного мыла, воняющего ядрено.
Вернувшись в казарму, я взял у баталера — пухлого ефрейтора, оставленного при школе из предыдущего выпуска по причине слабой летной подготовки — иголку и катушку черных ниток и занялся пришиванием, подшиванием, ушиванием своих вещей, а потом нанес на изнанке размоченной хлоркой сокращенно свою фамилию на одежде и полностью на внутренней стороне тульи фуражки. После чего переоделся и всё, пока не нужное, включая сагайдак и гражданскую одежду, сложил в ячейку сантиметров пятьдесят шириной, сорок высотой и глубиной с метр в деревянном трехъярусном стеллаже, которые были у всех четырех стен баталерки, выгороженной в дальнем конце казармы, приклеив к верхней планке бумажную полоску с фамилией и инициалами, написанными «химическим» карандашом, дающим при намокании чернильный цвет. Благодаря этим хлопотам, напоминавшим первый день в мореходке, я наконец-то почувствовал себя молодым.
2
7
На следующее утро после завтрака — два вареных куриных яйца, толстый ломоть хлеба, прямоугольный кусочек сливочное масла и оловянная двухсотграммовая кружка чая с тенью сахара — мне разрешили посетить поселок для приобретения предметов личной гигиены. Вообще-то, территория Качинской военной авиашколы пока не огорожена, так что можно идти, куда хочешь, лишь бы не попался на глаза командирам.
Красный Кут — поселок тысяч на десять жителей. Есть своя электростанция, машинно-тракторная мастерская, птицекомбинат, больница, полеводческое техническое училище, две средние школы, две библиотеки, детский дом, клуб. Как меня предупредили, среди местных много немцев из основанных в начале девятнадцатого века колоний Розенфельд и Лангенфельд. В продуктовых магазинах было пустовато. Крупы, макароны, мука, сахар, соль, дешевые конфеты и печенье исчезли. Остались водка «Московская особая» по одиннадцать с половиной рублей и четыре сорта трехзвездочного коньяка по одинаковой цене — шестнадцать за бутылку, соленая акула (как она сюда доплыла⁈) по рублю за килограмм, маргарин по двенадцать, твердый сыр по двадцать три, шоколадные конфеты «Мишка косолапый» по двадцать четыре с половиной, грузинский чай третьего сорта за стограммовую пачку шесть девяносто, индийский первого — червонец… В торгующих промышленными товарами тоже не густо — мелочевка и одежда, уродливая и дорогая: пальто по четыре с половиной сотни рублей, костюмы от двухсот семидесяти, обувь от восьмидесяти, рубашки от тридцати семи… Зарплата рабочего сейчас триста-четыреста рублей, инженера — шестьсот-семьсот, летчика-лейтенанта — семьсот пятьдесят.
Рынок представлял собой два длинных двойных ряда деревянных прилавков под крышами и утоптанной площадкой рядом, на которой торговали с рук. Продавали в основном урожай с собственного огорода и улов в свежем или вяленом виде из реки Еруслан, на правом берегу которой находился поселок. Я достал из вещмешка костюм, повесил на руку и стал с краю. Не пристало летчику толкаться среди торгашей. Подходили покупатели, мяли ткань, смотрели внутренние швы, узнавали цену в триста рублей и шли дальше. Я собирался уже скинуть полтинник, когда подошли два белобрысых немца, отец и сын, с простоватыми крестьянскими физиономиями. Последний был моего роста и комплекции. Отец начал дотошно осматривать костюм.
— Пошит в Одессе у частного портного в середине июня. Надевал всего раз пять, берег для занятий в университете, — прорекламировал я.
Не говорить же им, что сшито в Женеве у лучшего портного, который никак не мог понять, зачем такому богатому человеку одежда из такой простенькой ткани?
— Померяй, — передав пиджак сыну, на немецком языке распорядился отец.
Юноша выглядел в нем, как недавно разбогатевшая деревенщина. Это вам не местный ширпотреб. Брюки надевать не стал, только прикинули в длину и в поясе. Оказались немного длинноваты.
— Марта подошьет, — решил отец и продолжил, не догадываясь, что моего немецкого хватает, чтобы понять его: — Надо покупать. Скоро все товары исчезнут, как в прошлую войну, а русский дурак не знает цену своему костюму.
Старший немец попытался сбить до двухсот, но я не прогибался. Если бы не счел меня дураком, скинул бы процентов десять-пятнадцать, а теперь не буду.
— Нет, это слишком дорого, — сказал он на русском языке и сделал вид,
