кивнув в мою сторону, признался инструктор, после чего спросил меня: — Сколько часов налета?
— Семьдесят. Из них двадцать на «УТ-2», — соврал я.
— Когда летал крайний раз? — продолжил он допытываться.
Позавчера шестнадцать лет назад.
— Давно, не помню точно, — ответил я.
— Тогда ты летчик от бога! — восхищенно воскликнул он. — Жаль, что студент!
— Я не буду дальше учиться, на фронт уйду, — твердо заявил я. — На корабле с мамой плыл. Бомба попала как раз туда, где она была. Так что теперь я круглый сирота. Надо рассчитаться с немчурой за это. Как подлечусь, пойду сразу в военкомат.
— Никуда ходить не надо. Завтра утром полетишь со мной в Качинскую военную авиашколу. Через девять месяцев станешь военным летчиком и рассчитаешься сполна, — предложил старший сержант.
Это было именно то, что я хотел услышать, ради чего старался во время полета.
5
Летели мы с двумя посадками, управляя самолетом по очереди, по часу каждый. В среднем делали километров сто семьдесят в час, чтобы топлива хватило на три полетных. Со мной в кабине сагайдак с луком и стрелами. Сказал, что занимался спортом, поэтому и захватил его с собой в эвакуацию, благодаря чему и спасся. Лук и стрелы, мол, удерживали меня на плаву, когда был в отключке, и теперь они мой талисман, который положен каждому порядочному летчику. На мне шлем, кожаный комбинезон и куртка погибшего вчера летчика. Считается дурной приметой надеть такой, но меня не пугает ни это, ни то, что часть пути пролегала над морем. С удовольствием перемещусь в другую эпоху. В этой мне неуютно. С моим длинным языком, количеством стукачей на душу населения и жестоким репрессивным аппаратом есть все шансы в очередной раз оказаться на берегах реки Колыма, но не курсантом на практике, а в одном из тех концлагерей, которые там видел. При низких температурах колючая проволока ржавеет очень медленно и деревянные строения почти не гниют, поэтому казались построенными недавно, хотя был уже тысяча девятьсот семьдесят девятый год.
Первую остановку сделали в Мариуполе, до которого было немногим более четырехсот километров. В годы моей юности этот город назывался Жданов в честь советского партийного функционера. Я был уверен, что это название ему дали до Второй мировой войны. Оказалось, что все сложнее или проще.
Мы приземлились на военном грунтовом аэродроме за городом. Я часто бывал в Мариуполе в разные эпохи, особенно в свою первую. Само собой, с высоты он не похож ни на один из тех, которые я посещал. Судя по трубам, почему-то не дымившим, и домнам, уже есть металлургический завод Ильича и «Азовсталь».
К нам подъехала машина-заправщик и за несколько минут заполнила все три топливных баки: два в центроплане на девяносто литров каждый и один сверху на двадцать. Мы успели только размяться, походив по полю. Впрочем, задерживаться долго на земле не хотелось, потому что день был жаркий, за тридцать градусов.
На это раз взлет и первый час были мои. Я набрал две тысячи метров, где было не жарко, и полетел по компасу на вторую точку маршрута — город Серафимович, названный в честь советского графомана, пока живого. Добирались почти три часа. По пути я умял два бутерброда из трех, выданных мне на дорогу, запивая холодным, жиденьким, несладким чаем из полулитровой бутылки с зеленой этикеткой водки «Московская особая» крепостью пятьдесят оборотов. На аэродроме Кача бутылки из-под нее были основной стеклянной тарой. Старик Менделеев, установивший стандарт в сорок оборотов, переворачивается в гробу.
На второй точке мы задержались дольше. Это был гражданский аэродром. Старший сержант, которого звали Старухин Петр Константинович и, как признался сам, у курсантов имел погоняло по инициалам ПэКа, сходил потолковал с военным комендантом аэродрома, чтобы нам выделили топливо. Тот пообещал, что сейчас позвонит, и нам подвезут двести литров. Ждать отправились в небольшой буфет с двумя столиками, который занимал почти половину зала ожидания, пустовавшего. Здесь пока нет талонной системы, но и продуктов практически нет. Инструктор ПэКа купил нам по два стакана чая без сахара и все четыре пачки печенья, на упаковках которых была изображена мама с дочкой, лопающей с печеньем какую-то кашу из тарелки, а ниже написано «Очень вкусно! К обеду и завтраку соленое печенье Крекер с тмином, сыром, анисом и др.». Судя по отсутствию вкуса указанных добавок, нам досталось с «др.». Старший сержант вытащил из кожаного планшета плитку шоколада «Дирижабль», разделил напополам. Я отправлял в рот сразу всю солоноватую печенюшку, откусывал малехо шоколада, чтобы хватило на обе пачки, и запивал жиденьким чайком. Шло на «ура!». Швейцарский плавленый шоколад, который ел в ресторане ложкой, показался никчемным.
Когда вернулись к самолету, возле него стояла телега с большой металлической бочкой. Возница, пожилой мужик с длинными волосами и бородой, как у старовера, и в сапогах с голенищами гармошкой, как у блатующего подростка, подсосав, вставил шланг в первый бак и внимательно проследил, чтобы не перелить, потом передавил его и перенес во второй и дальше в малый. Закончив бункеровку, вдвоем со старшим сержантом они отправились к военному коменданту заполнять и подписывать накладную.
Вернувшись, ПэКа сказал:
— Надо отлить перед дорогой. Осталось два часа. Второй будет твой. Перед посадкой покажешь то же, что и в Каче, чтобы убедились, что я не зря тебя привез.
И я показал даже больше, добавив поворот на горке и вертикали. В свое время придумал что-то типа пилотажной каты, как в ушу, сразу переходя от одного элемента к другому, и по выходным поднимался в небо на «Гота-5» и отрабатывал ее, радуя жителей Женевы. Уверен, что и краснокутцам понравилось. Курсанты Качинской военной авиашколы летают редко, потому что топлива мало, и в основном делают восьмерку или коробочку, а тут им высший пилотаж, пусть и на медленном самолете.
6
Понравились мои выкрутасы и начальнику Качинской военной авиационной школы генерал-майору Туржанскому. Он высокого роста. Редкие волосы зачесаны на пробор слева. Лиц вытянутое, благообразное. Для советского офицера казался слишком интеллигентным. Обращался ко всем на вы. Наверное, сказывалось воспитание: вырос в семье статского советника, заместителя начальника Смоленского почтово-телеграфного округа. В тысяча девятьсот тридцать восьмом был арестован, как участник военно-фашистского заговора. Вину не признал, никого не оговорил, что по нынешним временам, когда пытки обычное дело, можно считать геройством. Полтора года отсидел на Колыме, после чего был реабилитирован и повышен в звании.
— Кто был вашим инструктором в авиаклубе? — спросил генерал-майор Туржанский, когда я прибыл по приказу в его кабинет, довольно скромный, что по
