мне кажется, настоящий.
Что Друскату было сказать? Он раздумывал, но отвечать не пришлось, потому что кто-то постучал в дверь — очевидно, этот кто-то не знал, что в крестьянский дом легче всего попасть через кухню.
— Да, иду!
У двери стояли трое. Одного Друскат знал, лицо у него было запоминающееся, и Друскат вспомнил, что он работает в прокуратуре.
— Вы ко мне?
Вопрос был лишний. Он понял, к кому и зачем они пришли. Хотелось забыть, и он давно забыл и все-таки ждал вот этой минуты.
Он неотрывно смотрел на пришедших, и многое промелькнуло у него перед глазами, путано, словно во сне, мысли, бестолково цепляющиеся друг за друга, картины, не подходящие одна к другой, лица, имена: Макс Штефан из Хорбека, который был ему другом — чуть его однажды не укокошил... Крюгер — я тебя убью... Хильда Штефан — тебя я любил целую вечность назад, а Розмари и сейчас люблю... уходи, оставь меня... эсэсовцы в замке... красный флаг, старик Гомолла, лицо совсем близко над моим, улыбается — парень, чего боишься?.. и госпожа графиня, на скотном дворе рассказывают, она-де остра, как бритва... белая камчатная скатерть и блестящее серебро... ах, множество свечей... и труп, привязанный к лошади... деревни надо в конце концов сплошь кооперировать... повсюду в ночи горят села... и жена умерла, и сам я, может, скоро стану трупом. Почему? Дитя мое, сейчас не время рассказывать.
Друскат пропустил мужчин в дом и медленно шагнул следом, с поникшей головой, будто парализованный и оглохший: не слышал их шагов, не чувствовал собственного тела, ему чудилось, словно он смотрит на себя со стороны, словно сесть им предлагает не он, а кто-то чужой. Но садиться они не собирались; тут Друскат поднял голову и внезапно увидел в дверях девочку.
— Это Аня, моя дочь.
Девочка, улыбаясь, подошла, подала каждому из пришедших руку.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить? Может, пива? Или чаю?
Нет, пить они не хотели, садиться тоже, но и не говорили ничего. Так не вел себя еще никто из заходивших в этот дом, и отец тоже никогда не был таким. Девочке стало странно.
Может, она мешает?
Друскат кивнул на незнакомцев:
— Товарищи из прокуратуры.
— За тобой?
— Да.
— Но почему?
Один из мужчин слегка наклонил голову к плечу, словно был туг на ухо:
— Разве вы не говорили об этом с дочерью?
— Не думал я, что вы меня заберете... так скоро. Но, — он словно пытался прочесть что-то в их глазах, переводил взгляд с одного на другого, — вы ведь хотите, чтобы я поехал с вами?
— Да.
Друскат повернулся к дочери, и девочка заметила, что по лицу у него течет пот, а рубашка прилипла к телу. Прохлада в этот летний вечер никак не наступала. Девочка увидела, как Друскат приподнял руки, чуть растопырил пальцы, словно желая схватить или нащупать нечто неуловимое, потом руки опустились.
— Я должен идти.
Аня ни разу не видела отца таким беспомощным. Страх вдруг куда-то исчез, она чувствовала — ему необходимо помочь, и быть может, в тот момент для нее в самом деле кончилось детство. Ее охватило необычайно сильное чувство к нему, знакомое лишь женщинам, — чувство материнской любви. Она не произнесла ни слова, только чуть усмехнулась, и Друскату вроде стало легче, он посмотрел на улыбающуюся девочку, подтянулся:
— Пожалуйста, помоги мне собраться.
Она прошла в спальню, открыла шкаф, свернула его выходной костюм, свежую рубашку, потом ловко уложила в чемоданчик все необходимое для короткой поездки.
Он стоял отвернувшись, потому что был раздет, а она смотрела на него без всякого стеснения. Обнаженный, отец опять показался ей таким же беззащитным, как раньше в комнате.
— Ты надолго уезжаешь? — спросила она.
— Не знаю.
Он натянул свежее белье.
— Что ты такое сделал, отец? — спросила Аня без всякого укора.
— Я не могу тебе сейчас объяснить, история запутанная. Мне не хотелось, чтобы ты об этом узнала, а теперь вот жалею, что молчал.
— К кому мне пойти, отец? — допытывалась она. — У тебя же есть друзья, они должны помочь!
Он поправил галстук, девочка помогла ему надеть пиджак, подала чемоданчик. Все готово; он крепко взял ее за руку:
— Не предпринимай ничего, слышишь? Держись как обычно, ни к кому не ходи. Я должен пройти через это один. Может статься, я вернусь через несколько часов, и наверняка вернусь скоро. Не запирай дверь. Пожалуйста, не надо торжественных проводов. Будь здорова.
— Пока.
Она прошла с ним до дверей — там ждали те люди, — поцеловала на прощание в щеку, не нежнее и не крепче, чем обычно, когда он уходил вечером на собрание и она не была уверена, дождется ли его возвращения.
Друскат сел в машину, Аня помахала ему, а потом долго смотрела вслед автомобилю, который вперевалку двинулся по деревенской улице.
К забору подошла старуха Цизениц.
— Нет, ну и жара, ну и жара, — затараторила она. — Не припомню эдакого лета, а ведь я, ей-богу, много повидала на своем веку. Не миновать голода и нам, и скотине. Все идет прахом, а все эти с ихними треклятыми атомными бомбами. Поверь мне, детка, забыли люди бога...
Она болтала, пыхтя и захлебываясь, о том и о сем, короткий путь утомил ее. Но потом все-таки не сумела сдержать любопытство и без обиняков спросила:
— Приезжие-то, видать, не из наших мест?
Дочка Друската неопределенно покачала головой, оставила старуху, вошла в дом и затворила за собой дверь.
3. Обе деревни расположены неподалеку. И тем не менее попасть из одной в другую непросто. Шоферу или трактористу приходится ехать из Альтенштайна на север по кое-как засыпанной щебнем дороге до магистрального шоссе, а там вскоре опять круто сворачивать к югу, огибая Монашью рощу, — только так и доберешься до Хорбека. Тут у озера дорога кончается.
Но кто любит ходить пешком и не боится каверз полевой дороги, может добраться из одной деревни в другую за полчаса. Окаймленная пахучими травами тропинка вьется через луга, минуя посеревшую, развалившуюся городьбу выгонов — нынче в моде электропастух, — потом по ее краям встают ивовые обрубки, над их растрескавшимися вершинами, словно растопыренные старческие руки,
