Я обнял ее и стал осыпать глаза, которые вдруг закрылись, поцелуями… поцелуями без конца. Она отбивалась, отталкивая меня и повторяя:
– Перестаньте… перестаньте… перестаньте же…
Чтобы заставить ее замолчать, я перешел от глаз к губам. Она не слишком сопротивлялась, и когда мы взглянули друг на друга снова после этого оскорбления памяти капитана, павшего в Тонкине, она имела расслабленный, нежный, покорный вид, развеявший мою тревогу. Тогда я стал любезным, предупредительным и признательным. После нового разговора, в продолжение приблизительно часа, я спросил ее:
– Где вы обедаете?
– В маленьком ресторане неподалеку.
– Одна?
– Да, конечно.
– Не хотите ли вы пообедать со мной?
– Где же?
– В хорошем ресторане на бульваре.
Она слегка запротестовала; я настаивал: она уступила, говоря в свое оправдание:
– Я так скучаю… Так скучаю; – потом она прибавила: Надо вместо этого платья надеть другое, менее мрачное.
И она пошла в спальню.
Когда она вышла оттуда, на ней был полу траурный серый, очень простой костюм; она была тоненькая, изящная и очаровательная. У нее, очевидно, было два наряда: один кладбищенский, а другой городской.
Обед носил дружеский характер. Она выпила шампанского, загорелась, оживилась, и я вернулся с нею, к ней.
Эта связь, завязавшаяся на могилах, продолжалась около трех недель. Но все надоедает в конце концов, а в особенности женщины. Я покинул ее под предлогом неотложного путешествия. При отъезде я обнаружил большую щедрость, за что она была мне весьма благодарна. И она взяла с меня обещание, заставила дать клятву в том, что я приду к ней опять по возвращении назад, ибо она, казалось, не на шутку привязалась ко мне.
У меня были другие увлечения, и в течение почти месяца желание увидеть снова эту маленькую могильную возлюбленную не говорило во мне с достаточной силой. Тем не менее я отнюдь не забывал ее… Воспоминание о ней преследовало меня, как тайна, как психологическая загадка, как один из тех неразрешимых вопросов, на которые, во что бы то ни стало, хочется найти ответ.
В один прекрасный день, – не знаю почему, мне представилось, что я снова увижу ее на Монмартрском кладбище. И я отправился туда. Я долго гулял, не встречая никого кроме обычных посетителей этого места, тех, кто не порвал еще всех отношений со своими умершими. На мраморной гробнице капитана, павшего в Тонкине, не было ни плакальщицы, ни цветов, ни венков. Но когда я блуждал в другом квартале этого большого города усопших, я заметил вдруг в конце узкой улицы из крестов шедшую по направлению ко мне парочку в глубоком трауре, мужчину и женщину. Представьте мое изумление! Когда они приблизились я узнал ее. Это была она! Она увидела меня, покраснела, и когда я задел ее при встрече, сделала мне едва заметный знак глазами, который означал: – Не узнавайте меня, – но который как будто говорил также: – Приходите ко мне опять, дорогой мой.
Мужчина был красивой наружности, с изысканными манерами, изящно одетый, кавалер ордена Почетного Легиона, лет пятидесяти. И он поддерживал ее так же, как и я тогда, уходя с кладбища. Я ушел изумленный, спрашивая себя, что я видел сейчас, – к какой породе людей принадлежит эта охотница на гробницах. Была ли она простой публичной женщиной, вдохновенной проституткой, которая приходила на могилы подбирать тоскующих мужчин, преследуемых мыслью о женщине, супруге или любовнице, и тревожимых еще воспоминаниями о канувших в вечность ласках. Одна ли она? Или их несколько? Составляет ли это особую профессию? Ходят ли по кладбищу так же, как по тротуару? Могильные! Или же ее одну осенила эта удивительная мысль, глубокая философская идея, эксплуатировать скорбь любящих сердец, которая оживает в этих мрачных местах. И мне очень хотелось бы знать, чьей вдовой была она в этот день.
Знак
Маленькая маркиза де-Ренндонъ еще спала в своей закрытой со всех сторон и раздушенной спальне, на своей широкой, мягкой и низкой кровати, среди легкого батистового белья, тонкого, как кружева, и нежного, как поцелуй; она спала одна, в полном спокойствии, счастливым и крепким сном разведенной.
Разбудили ее два голоса, громко разговаривавшие в маленькой синей гостиной. Она узнала свою ближайшую подругу, молоденькую баронессу де-Гранжери; баронесса, желая войти, пререкалась с горничной, охранявшей дверь в комнату своей хозяйки.
Тогда маленькая маркиза встала, отперла дверь, откинула портьеру и просунула в нее головку, окутанную целым облаком белокурых волос.
– Что это ты пришла так рано? – сказала она. – Нет еще даже девяти часов. Баронесса, вся бледная, нервная, возбужденная, отвечала:
– Мне надо с тобой поговорить. Со мной происходит нечто ужасное.
– Входи, дорогая моя.
Баронесса вошла; он поцеловались, и маленькая маркиза легла снова; тем временем горничная открывала окна, впуская в комнату свежий воздух и свет. Потом, когда служанка ушла, г-жа де-Репидон сказала:
– Ну, рассказывай.
Г-жа де-Гранжери заплакала теми хорошенькими слезами, которые делают женщину еще более очаровательной; при этом она не вытирала глаз, чтобы они не покраснели.
– О, дорогая моя, то, что со мной происходит, отвратительно, отвратительно! Я не спала всю ночь, ну – ни одной минутки! Слышишь? Ни одной минутки! Вот, послушай мое сердце, как бьется.
И, взяв руку своей подруги, она приложила ее к груди, к этой округлой и упругой оболочке женского сердца, которой часто мужчины вполне довольствуются и уже не ищут ничего под нею.
Она продолжала:
– Это со мной случилось вчера днем… около четырех часов… или в половине пятого. Я не знаю наверняка. Ты хорошо знаешь мою квартиру и знаешь, что маленькая гостиная, в которой я постоянно сижу, выходит на улицу С.-Лазар; тебе также известно, что у меня мания сидеть у окна и смотреть на прохожих. Это очень весело: в нашем квартале железнодорожная станция, там все так подвижно, так привлекательно… Ну, словом, – я люблю это! И вот, вчера, сижу я на низеньком кресле, которое велела поставить возле самого окна; окно было открыто, и я ни о чем не думала: Я дышала чистым воздухом. Ты помнишь, какой вчера был хороший день? Вдруг я замечаю, что на другой стороне улицы тоже сидит у окна женщина, в красном платье; я была в хорошеньком платье цвета мов, – ты его знаешь. Я не знала этой женщины; она – новая квартирантка и переехала всего месяц тому назад; а так как целый месяц были дожди, то я еще не видала ее ни разу. Но я сразу же поняла, что это дурная женщина. Сначала мне это очень не понравилось; я была
