была явиться ко мне по первому зову.
— Прости меня, господин, — бесцветно ответила незнакомка.
Арчита прекрасно понимала, что эта женщина — рабыня старейшины. Но в каких же условиях тот ее содержит, раз довел несчастную до такого? Жрица не могла себе вообразить. Ее охватывали ужас и смятение. Там, откуда она была родом, с рабами обходились мягко и покладисто. Ведь о них нужно так же заботиться, как за всеми приглядывает Великая Богиня-мать[1]. Все люди ее дети.
«Что… что он делает с тобой?».
Ладони девушки задрожали, и она их сжала в кулаки, дабы не дать старейшине удовольствия лицезреть ее слабость. Но тот, казалось, был полностью поглощен унижением рабыни… и получал от сего действа нескрываемое наслаждение.
— Ты пропустила четыре моих хлопка, — высокомерно бросил Унташ, — и ты занималась рукоблудием. Я должен наказать тебя.
— Да, господин, — женщина не поднимала головы.
— Завтра на рассвете тебе будут драть уши. По полчаса за каждый пропущенный хлопок. А затем ты будешь ублажать моих стражников. Всех десятерых. Надеюсь, ты хорошо меня услышала?
— Я поняла, господин. Я приму наказание.
— Хорошо-о-о, — внезапно мягко протянул Унташ, — ты должна воспевать мое милосердие. Ведь я легко могу приказать залить тебе в уши расплавленную медь.
— Я буду воспевать о твоем милосердии, — сухо отчеканила рабыня.
— Прекрасно, — резко оскалился старейшина, — просто превосходно. А теперь — проводи мою почетную гостью в лучшую комнату после моей.
— Я повинуюсь, господин.
Арчита следила за ними, затаив дыхание. Теперь она мечтала только об одном — выбраться из этого проклятого дома, вскочить на свою лошадь и уехать отсюда без оглядки. И никогда не возвращаться. Но Унташ продолжал загораживать проход. А разум не позволял ей пустить оружие в ход. Каким бы страшным и омерзительным хозяин дома ни казался, он не выказывал намерений причинить жрице вред.
«Пока».
И Арчита прекрасно осознавала — напади она сейчас, то живой ее отсюда точно не выпустят.
— Ты ведь не передумала отдохнуть? — холодный вопрос вывел ее из спутанных мыслей и заставил ответить.
— Нет, — прохрипела жрица и, откашлявшись, добавила, — я устала с дороги.
— Тогда, — Унташ вальяжно развел руками в стороны, — оцени мое гостеприимство и насладись отдыхом в этом прекрасном дворце.
«Дворце? Он шутит?».
Однако старейшина оставался абсолютно серьезным. И только усмешка продолжала кривить его пухлые губы и уродовать бледное лицо.
— Благодарю, господин Унташ, — кивнула Арчита, продолжая сжимать ладони в кулаки.
Тот, казалось, не расслышал ее. Он вновь пронзил рабыню взглядом.
— Оглохла, куча навоза? Или тебе и вправду залить уши медью? Проводи гостью до опочивальни.
— Да, господин.
Рабыня медленно развернулась и поплелась по темному коридору. Она не отрывала взгляда от пола, как и стопы босых ног, издавая глухие шаркающие шлепки. В полной тишине мрачного дома они звучали неприятно и зловеще… но не шли ни в какое сравнение с ухмылкой старейшины. Тот продолжал пожирать жрицу глазами.
— Приятного отдыха, моя дорогая, — Арчита не выдержала, и ее передернуло, — жду тебя за сегодняшним ужином. Там и обсудим то, ради чего я посылал за тобой.
Его тон словно говорил, что Унташ не потерпит возражений. Будто жрица была новой рабыней для старейшины.
Сдержанно улыбнувшись, девушка кивнула:
— Конечно.
Сделав пару неуверенных шагов, она двинулась следом за женщиной. Арчита чувствовала на себе пожирающий взгляд Унташа до тех пор, пока между ними не оказалась стена.
Сквозь узкие щели продолжал сочиться солнечный свет, однако его становилось все меньше и меньше. День постепенно клонился к закату.
Рабыня ждала ее посреди коридора. В той же позе, не оборачиваясь и сцепив руки перед собой. Жрица невольно подметила, что та хороша собой. Если не считать грязных волос и страшных шрамов на спине. Арчита даже знать не хотела, откуда они появились. Подождав пока девушка приблизится, сопровождающая сделала еще несколько шаркающих шагов и остановилась напротив очередного проема. Его прикрывала белая занавесь. Такая же сальная и перепачканная, как и другие. Жрица невольно содрогнулась, как представила, что придется прикасаться к ней.
— Сюда, госпожа, — сухо произнесла рабыня и, одернув ткань, скрылась внутри.
Арчита в коридоре осталась одна. И тут же ощутила, как сильно давит на нее это место. Будто сами горы Хинду-Кауш рухнули на плечи, готовые в любой миг похоронить заживо. В полной тишине дома старейшины жрица отчетливо услышала, как громко бьется ее сердце. Бьется от страха. Так, будто готово выскочить из груди. Так сильно трепетало оно лишь раз. Давно. В детстве. Но она запомнила это на всю жизнь.
Шумно выдохнув, жрица заставила себя дотронуться до грязной занавеси и, стараясь не касаться ее лицом, юркнула следом.
Лучшая комната после покоев старейшины оказалась жалкой комнатушкой. Настолько узкой, что в ней с трудом могли встать плечом к плечу два человека. Голые стены были испещрены трещинами. Удивительно, но снаружи они не были заметны. На ум пришло сравнение с человеком, разлагающимся изнутри. Вместо окна — уже привычная щель, через которую пробивалось еще меньше света, чем в коридоре. Ибо она выходила на север, к подножию горы Хинду-Кауш. Ни кровати, ни тумбы. Только соломенная циновка со следами потертости да закрытый кувшин с непонятным содержимым, стоявший прямо на полу.
— Покои для госпожи, — сухо бросила рабыня, не поднимая глаз.
Арчита удивленно озиралась по сторонам. Она заметила, что западная стена выглядит темнее остальных. И трещин на ней меньше.
— Что там? — невольно спросила жрица.
— Где, госпожа?
— За той стеной, — кивком указала Арчита.
Рабыня даже не посмотрела туда, будто сразу сообразила, о чем идет речь.
— Ничего, госпожа.
— Ничего? — недоверчиво переспросила девушка.
— Ничего, госпожа.
Безжизненный голос женщины доводил до дрожи не меньше, чем ее хозяин.
— Но ее недавно поставили! Я же вижу. И кладка без обжига…
— Господин приказал, — монотонно ответила рабыня, словно заученной фразой, — господин не любит просторных покоев. А на обжиг нужны деньги. Господин не любит тратить шиклу[2].
— Даже на собственный дом? — изумилась Арчита.
— Господин не любит тратить шиклу, — как заговоренная повторила женщина.
Жрица закусила губу.
«Чем же Унташ собирается расплачиваться? И собирается ли? Зря я сюда приехала…».
— Отдыхай, госпожа.
Рабыня развернулась и попыталась уйти, но Арчита схватила ее за руку. Та оказалась шершавой и сухой. В точности, как ее голос. Жрица попыталась заглянуть ей в глаза. Женщина продолжала смотреть в пол. И в ее очах не было ни намека на жизнь.
— Как твое имя? — мягко спросила девушка.
— У меня нет имени.
— Глупости, — Арчита ободряюще улыбнулась, — у всех оно есть.
— У меня нет имени.
Внезапно она вырвалась. Девушка не ожидала этого. Воспользовавшись замешательством, рабыня прошлепала
