обо; покати покрыты мелкой, яркой зеленью, на которой повсюду бродили стада овец, а на высотах козы; в падях виднелись лошади и рогатый скот; на равнине разбросано множество юрт и среди них стояла бедная бревенчатая кумирня, обнесенная частоколом, как всякая здешняя кумирня. Приволья много, вода чистая и в достаточном количестве.
Хорим значит пир, Хоримту – пиршественная (долина). Эта равнина получила свое название по случаю тех пиршеств, которые здесь устраиваются во время облавы.
Надобно сказать, что облава у монголов и маньчжуров не столько потеха, сколько обязанность, служба, и довольно тяжелая. У гуннов, точно так же, как впоследствии у монголов, охота составляла особое учреждение, для поддержания воинственного духа и беспрерывной деятельности в войсках; это был род их военных маневров, со всеми трудностями походов по горам и непроходимым дебрям и опасностями битвы с дикими зверями. Чингис-хан, в своих степных законах, называет облаву школой воина. Отличившийся на охоте награждается также, как бы он отличился на войне. Прежде сами императоры Китая выезжали на облаву, к восточным границам Монголии; но нынешний богдохан, наученный опытом предместника своего, который, вернувшись с облавы, застал в Китае восстание и ворота великой стены для себя запертыми, нынешний богдохан, кажется, ни разу не ездил на облаву; тем не менее, однако, почти через каждые три года отправляют эту службу правители Монголии и Маньчжурии.
Толпы монголов, считающихся в военном звании, стекаются на Хоримту в начале осени, и образуют род военного стана; число их простирается до 10,000 человек; вслед за ними приезжают амбани с огромной свитой; иногда предварительно испытывают собравшееся кочевое войско в стрельбе в цель, иногда прямо приступают к облаве.
На восточной стороне равнины возвышается гора, называемая Ноин-ола, господская гора, за ней, несколько севернее, другая и потом, подалее, третья: все они покрыты лесом, преимущественно березовым, осиновым и сосновым, заросли кустарниками жимолости и шиповника. Облаву начинают с Ноин-ола; амбани помещаются в ущелье, что против кумирни; народ, окружающий лес, постепенно сходится к центру, и гонит на них зверя. Ван, монгольский правитель, стреляет первый, за ним уже другие, составляющие его свиту; солдаты сторожат зверя, прорывающегося через линию, и тогда уже позволяется стрелять из ружья, у кого оно есть; обыкновенно употребляют для этого лук и стрелы. – Зверя довольно всякого, потому что кругом заповедных лесов стоят караулы и не пускают никого в лес, даже за дровами, чтобы не полошили диких обитателей его. За несколько дней до нашего приезда, один бедняк прокрался на Ноин-олу и убил изюбря, которого рога так дорого ценятся в Китае; как-то проведали о том, допытались, уличили в преступлении, и несчастного отправили в колодках в Ургу, где он поплатится дорого за нарушение закона.
Всего более в лесу медведей и диких коз; есть изюбри, дикие кабаны и даже рыси. Охота на всех трех горах продолжается 45 дней.
Путешествие наше пока шло незаметно, и мы бодро приближались к Урге. Несколько ушибов, полученных при подъемах и спусках с гор, несколько легких лихорадок, на таком пути и при таком многолюдстве каравана, в счет не идут. Природа, даже и по выходу из роскошного Забайкальского края, казалась нам довольно разнообразной. Везде мы находили хорошие пастбища и проточную воду, с которой так скоро и надолго должны были расстаться, а это главное на пути, и монголы очень основательно предлагают первый вопрос путнику: «Какова вода, здоров ли скот?» – Падеж скота, – страшное бедствие для путешественника среди пустынь Монголии; оно часто угрожало нашим прежним миссиям, едва не постигло и нас на обратном пути.
Юрты попадались довольно часто, и мы нередко заходили в них отдохнуть и потолковать с монголами. Жаров мы не испытывали; скорее было холодно; на вершинах Гунту мы даже встретили иней. Сухари еще не приелись, запах аргала не пропитал нашего платья и не закоптил собственной нашей кожи; неудачно приготовляемые обеды казака-повара более смешили, чем сердили нас. Кстати, об этом поваре, о Воробьеве: он сопутствовал четвертой миссии в Пекин; а известно, что миссии сменяются через десять лет, – сначала в качестве коновала, потом повара; в прошлую миссию его не хотели было взять за старостью лет; нынче он явился ко мне с предложением своих услуг, уверяя, что в течение десяти лет он вовсе не постарел, а только отдохнул. Во время пути, по его неутомимости, я убедился, что он точно не устарел; но или забыл свое поварское искусство, или вовсе не знал его; по крайней мере он полезнее был своими сведениями по части ветеринарной, чем поварской. Впрочем, и то сказать, что все материалы для стола здесь ограничивались одной бараниной; баранина, и каждый день баранина, и целых десять недель баранина, как бы приготовлена ни была, а, право, надоест; у нас же за столом она всегда являлась au naturel или вареная или жареная.
Лагерь наш пестрел народом. Монголы скакали взад и вперед около каравана, теснились у юрт тусулакчи и дзангинов или, вместе с ними, переходили к моей юрте; монголки бродили около юрт китайских приставов и нередко были зазываемы в них, – молоденькие особенно.
Многоженство существует в некоторой степени в Монголии, в противность мнению почтенного о. Иакинфа, которого суждения я вполне уважаю и ценю. Закон ли, злоупотребление ли закона, только монголы, под незначительными предлогами берут двух и даже трех побочных жен, не говоря о наложницах. Так как брачные обряды совершаются только при первом браке, то китайцы и называют это одноженством. Впрочем, и это мнимое одноженство введено маньчжурами, только в половине XVII века. Оно имеет значение в применении к гражданским правам: таким образом, сын от законной жены наследует все права отца; только за неимением законных детей дозволяется усыновить рожденного от побочной жены, и то с дозволения высшей власти. К чести монгольского семейного быта надо сказать, что жены живут большей частью в мире, обыкновенно повинуясь старшей. И что за брак монгола – первый брак! Ему выбирают жену отец и мать; по личным видам, по предсказаниям ли лам, очень часто навязывают ему такую, которая уже перезрела, между тем как муж еще не вышел из юношеского возраста и едва понимает свое собственное состояние, а не то, что сложную систему супружеской жизни; жена поневоле делается ему нянькой, пестуном, нередко злым и к тому же старым и некрасивым. Сознавши свое достоинство мужа, – мужа на востоке, т. е. мужа по преимуществу, он старается выместить ей свое унижение и нередко отправляет ее назад к родителям, несмотря на то, что лишается заплаченного калыма, или даров, сделанных перед свадьбой, как выражаются степные законы,
