— Трусливая собака! — зашипел он сквозь зубы, быстрым шагом приближаясь к тому, что отрубил колдуну руку. — Ты должен был добить его!
— Ты так на меня лаешь, как будто это я идиот, а не вы, — огрызнулся в ответ он. — Лежал бы сейчас ровненькой кучкой пепла. Может, хоть так бы помолчал, когда не спрашивают.
— Ты, пёс… — командир начал закипать. Его пальцы с силой стиснули рукоять меча.
Все внимание воинов в этот миг было приковано к двум, что прямо посреди побоища решили выяснить отношения. И только сейчас Люба, почувствовав, что хватка на ее волосах ослабла, смогла кое-как оглядеть захватчиков.
Все, кроме двух, что, кажется, готовились к дуэли, выглядели практически одинаково. На них не было доспехов в привычном понимании этого слова, лишь то, что можно было бы с натяжкой назвать “формой”, а костяные маски крепились к голове странными отростками, уходившими куда-то за затылок. Единственный, кто смог ранить колдуна, имел несколько потрепанный, в сравнении с остальными, вид, он весь был в каких-то лохмотьях, а в руке сжимал не хопеш, а прямой, грубо скованный короткий меч. Так и маска его, в отличие от прочих, вся была покрыта царапинами, сколами, тогда как другие практически не имели следов использования.
— Тебе еще учиться и учиться, Хё. Твои братья погибли по твоей вине, — голос оборванца стал спокойнее, он опустил меч. — Нельзя недооценивать колдунов. Но ты выполнил задачу. Это хорошо.
— Катись в задницу со своей похвалой, без-клан, — командир Хё брезгливо взмахнул рукой. — Забирай свой трофей и проваливай с глаз моих..!
Воин-изгнанник оглядел побоище. Взять здесь было что, многие из убитых были темильцами, а об их жадности и запасливости шутили даже они сами. Кто-то из воинов-кардийцев уже обыскивал остывающие тела, срывал жемчужные цепочки, набивал карманы железными монетами. Другие, помоложе, обступали Любу — известное дело, если женщина становилась военным трофеем, то ничего хорошего ее точно не ждало. Да только девушка, пока все с интересом наблюдали за перепалкой двух кардийцев, схватила с земли меч погибшего воина и, занеся над головой, резким движением рук срезала свои волосы, падая на холодный камень и отползая назад.
— Прочь! Прочь! — слово, которое тело вспомнило первым. В мутном омуте сознания сверкнула едва заметная искра, воспоминание. Обе руки сжимали тяжелый меч, едва его удерживая. — Прочь!
Кардийцы, посмеиваясь, обступали ее. Кто-то играючи стал звякать своим оружием по ее мечу, как бы фехтуя. Ослабевшие руки девушки едва могли сжимать рукоять, и с очередным ловким, отточенным финтом хопеш со звоном отскочил в сторону.
— Её, — прохрипел, стиснув рукоять меча, изгнанник. — Она — мой трофей!
Кардийцы остановились, стали расступаться, но все еще были достаточно близко к Любе, чтобы у нее не было ни шанса на побег.
— Нет, — путь ему преградил все тот же командир. — Не смеешь.
— Смею. Она, — вдруг, он отбросил меч в сторону, щелкнул застежкой ножен, оставаясь совершенно безоружным. — Оспорь. Выставь лучшего воина.
Тут не выдержали уже даже те, что ринулись обирать тела убитых. Кардийцы обступили своего командира, которому бросил вызов изгнанник. Такое оскорбление нельзя было просто стерпеть, особенно когда твой противник сознательно избавился от оружия.
— Гур, — командир кивнул куда-то в сторону, а сам сделал шаг назад. — Избавь старую сволочь от страданий.
Посмеиваясь, вперед вышел один из воинов, поигрывая в руке рукоятью меча. Ему-то можно было держать в руках оружие, это не он бросил вызов. Но изгнанник не выказывал ни малейшего признака страха, напротив — стойка
