женщины могут проявить строптивость, что же, тем лучше, у ковбоя будет больше возможностей укротить женскую строптивость.
Можно продолжать и продолжать. Все эти рыцари, джигиты, самураи, ковбои сконструированы культурой как демонстрация мужской исключительности. Ничего слабого, мягкого, нежного, всего того, чем культура наделила женщину.
Но откуда в таком случае в век, названный галантным, появились напудренные мужчины в париках и жабо из тончайших кружев?
Надоело быть рыцарями и самураями?
Или культура вдруг вспомнила, что и мужчина может быть жеманным и кокетливым, что и ему, мужчине, ничто человеческое не чуждо?
Но вот что удивительно,
…или естественно, просто наши зашоренные (или зашторенные) мозги, как правило, видят то, что хотят видеть…
эти напудренные мужчины влюблялись в женщин, плели свои тонкие узоры любви, а женщины, столь же напудренные, в таких же тончайших кружевах, с упоением включались в эти любовные игры.
Да что там парики и кружева, откуда вообще взялась вся эта эстетика «мужского женоподобия», которую в разные периоды культивировал и Запад и Восток, причём и Ближний, и Дальний?
А вот иной пример, – молодой Вертер[33], литературный персонаж.
Литература литературой, но персонаж этот породил реальную эпидемию самоубийств. Мода? Возможно, но может быть сама эта мода, свидетельство запрятанного до тех пор смятения в мужских душах.
Может быть за этими самоубийствами лежат отвергнутые мужчины и невыносимая мужская гордыня, не выдержавшая этого отвержения.
Или совершенно неожиданный (по крайней мере, для меня) образ Ибн Салама[34] из азербайджанской версии «Лейли и Меджнун»[35]. Почти женская деликатность ценой собственной жизни (об этом в своё время).
Кто-то скажет, нечему удивляться. Недостаток тестостерона, вот и весь ответ. Но культура всегда гуманнее. Не могла она в процессе «изменчивости и отбора» пренебречь этими «маргиналами», вот и вывела на авансцену всех этих жеманных и женоподобных. В качестве вечно изменчивой моды. Чтобы потом, спокойно вернуться к нормальным мужчинам и нормальным женщинам. С тестостероном и окситоцином.
Поверим, что это так, но тогда откуда берётся эта «вертерская» червоточинка у самых сильных мужчин, с ярко выраженным преобладанием тестостерона.
Приведу несколько примеров, хотя, как и во всех иных случаях, не могу претендовать на обобщения. Мой взгляд, моя точка зрения, не более того.
Наполеон Бонапарт[36] и есть Наполеон Бонапарт. Кого можно поставить рядом с ним в мужском соперничестве всех времён и народов. Александра Македонского[37], Ганнибала[38], Юлия Цезаря[39], Чингиз-хана[40]. Ататюрка[41]. Раз два и обчёлся.
Так вот что пишет «сверх супермен» Наполеон, любимой женщине, Жозефине[42].
«Ты единственный мой помысел; когда мне опостылевают докучные существа, называемые людьми, когда я готов проклясть жизнь, – тогда опускаю я руку на сердце; там покоится твоё изображение; я смотрю на него, любовь для меня абсолютное счастье… Какими чарами сумела ты подчинить все мои способности и свести всю мою душевную жизнь к тебе одной? Жить для Жозефины! Вот история моей жизни…»
Кто-то скептически усмехнётся, что не скажет мужчина в пору любовного увлечения женщиной. Наполеон остаётся Наполеоном, и история его жизни никакого отношения к Жозефине не имеет.
Не будем спорить, только допустим, что многое зависит от ракурса и от воззрений эпохи. В иную эпоху (не сегодня, так завтра, послезавтра, в другом культурном измерении), возможно, никто не будет спорить, что жизнь «для Жозефины» куда глубже, острее, просто блистательнее, чем битвы, сражения, и другие «мужские игры» Наполеона.
Другой пример.
Поэт, романтик и авангардист в одном лице, Райнер Мария Рильке[43], в возрасте 21 год, пишет женщине, Лу Андреас-Саломе[44], которой в это время 35 лет:
«Моя весна, я хочу видеть мир через тебя, потому что тогда я буду видеть не мир, а тебя, тебя, тебя».
Легко отмахнуться, романтик и есть романтик. Живёт в придуманном мире. Может и женщину придумать, в которой ничего приземлено – обыденного, одно только божественно-небесное. Но ведь не один Рильке, другие мужчины, совсем не романтики, «придумывали» эту женщину.
Судьба Лу Андреас-Саломе настолько неординарна,
…достаточно сказать, что в том или ином смысле, её «мужчинами» были Ницше[45] и Фрейд, не говоря уже о других, влюблённых и домогающихся?!…
что не вмещается ни в гендерное, ни в антигендерное высказывание. Самые известные и влиятельные мужчины своего времени искали её благосклонности, но она сама решала, кто достоин её благосклонности и как далеко могут зайти их взаимоотношения. И можно представить себе, как растоптан был известный драматург[46] того времени, известный своими скандальными эротическими пьесами, и не менее скандальными любовными похождениями, когда ему с лёгкостью удалось привезти Лу к себе домой, но оказалось, что это ничего не значит, и ему никогда не будет дано право обладать ею. Остаётся только догадываться, какие усилия предпринимал растерявшийся драматург, и какими презрительными насмешками Лу сопровождались его усилия.
Конечно, Рильке полная противоположность самоуверенному драматургу. Он не обычный, восторженный, ничего вокруг не замечающий, романтик, он – много глубже и тоньше. Его слова, имеют не иносказательный, а буквальный смысл, он хочет прорваться к жизни, он хочет преодолеть свои сомнения, свои колебания, Лу кажется ему не просто женщиной, а самой реальностью во плоти, поэтому почти как заклинание или как найденный просвет в затемнении окружающего мира (почти в значении греческой алетейи[47]), звучат слова «видеть тебя, тебя, тебя».
И когда осознаешь этот парадоксальный треугольник: двое мужчин и одну женщину, один из мужчин банальнейший, одурманенный тестостероном в культурной упаковке, другой Поэт в истинном значении этого слова, пытающийся постичь бесконечность в её земном воплощении, и между ними сама эта женщина умная, образованная и женственная, привлекательная, и эта женщина ни одному мужчине, каким бы известным и влиятельным он не был, не позволяет решать за себя. Когда представляешь этот парадоксальный треугольник, хочется перестать теоретизировать «за» и «против», и воскликнуть вслед за Гёте:
«Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет»[48].
Ещё один пример, и вновь с поэтом.
Мощный пролетарский поэт (ясно кто, Владимир Владимирович Маяковский[49]), тестостерона в избытке, напор, вихрь страстей, на грани безрассудства и отчаяния, ни одна женщина не в состоянии устоять. Но этот же, «тестостерона в избытке», вдруг оказывается бесконечно слабым (беспомощным, зависимым), перед одной конкретной женщиной, в разлуке с которой[50] (почти 40 дней!), напишет свою лучшую поэму[51].
Позже он предложит руку и сердце другой женщине, не просто предложит, бросится как в омут, потребует, немедленно, никакой
