Тришатный взобрался на песчаный бугор. Он пристально вглядывался в противоположный берег. Сквозь туманную сетку рассвета на нем отчетливо различалась низенькая березовая посадка.
— Что за притча? — пробормотал изумленный капитан. — А ведь леска-то вчерась там не было. Откуда же он взялся? Да еще и ворочается, как живой…
В серых глазах Тришатного зажглась тревога. На миг он замер.
— Батюшки! Да ведь это французы через реку на наш берег ширяют…
Чугунное тело капитана скатилось с песчаного бугра вниз.
— Коня! — рявкнул он.
IV
Случилось то, чего никак нельзя было предвидеть. Еще ночью французы начали переправляться вброд с левого на правый берег Двины, предупредив наступательное движение русских войск. Утром их головные части дальним заходом обогнули лагерь. А затем открыли жестокий огонь по селению Присменица. Бой грянул, как гроза, неприметно скопившаяся в чистом небе. Солнце взошло. Дунул ветер и разнес туман. Определилось, что французы наступали на Присменицу с нескольких сторон враз — и в лоб, и от деревни Спас, и справа. Их дивизии шли и колоннами и развернутым строем. Артиллерия открывала пехоте путь.
Место, на котором стояли орудия Тришатного, было незавидное. Неприятель живо разглядел батарею и принялся угощать ее ядрами. Капитан скомандовал:
— Первое…
Навстречу французской атаке из Присменицы скорым шагом выходила русская пехота.
— …пали!..
Грохнуло. Впереди словно лес поредел, стало светлее. Это целая шеренга французов легла под картечью. Пехотные офицеры, уже поровнявшиеся с орудиями, закричали:
— Браво! Вали им за пазуху! Спасибо, капитан!
От этих похвал и благодарностей орудийная прислуга раскуражилась. Тришатный приговаривал:
— Не торопись, ребята! Спокойней!
Французы заметно подавались назад, припадая за плетнями. Зато артиллерия их опять заголосила. Кошачьего мяуканья ружейных пуль не стало слышно. У первого орудия расщепило ось и лафетную доску. У третьего вышибло косяк из колеса. Ахнул и плавно опустился наземь номерной человек…
Французская атака то вздрагивала и, внезапно вскипев, волнуясь и бурля, откатывалась назад, то опять наваливались прибоем синих волн. Штыковые сшибки завязывались и развязывались по всей линии боя. Гранаты уже не визжали протяжно и где-то наверху; они вжикали где попало, лопались с перекатным треском и рассыпались тут же букетами светлых звезд. Осколки их шуршали под ногами. Куда ни глянь, таяли люди. Некоторых разносило в клочья. То одно, то другое орудие валилось на сторону. Два единорога и три пушки уже беспомощно и жалко лежали на сломанных станках.
— Замена! Замена!
Замена являлась. И откуда-то на галопе подскакивали новые зарядные ящики. Капитан Тришатный вертелся среди дыма и огней, грохота и рева канонады. Он то припадал к пушкам, чтобы уследить, где рвутся снаряды, то поправлял наводку…
V
Коростоеву казалось, что он в чаду и что чад этот все сгущается. Уже ничто не могло заглушить звона в ушах и столкнуть с сердца свинцовую тяжесть. Хотелось только, чтобы время шло скорей. Скорей! Коростоев работал и лихорадочно ждал чего-то — чего, он и сам хорошенько не знал. И вдруг увидел: четыре солдата пронесли мимо него капитана Тришатного.
— Эй, Данилыч! Командуй! Нивесть что делать!
Коростоев обернулся. Кто крикнул? Все равно. Левый расчет действительно был без командира. Рычков куда-то пропал. Все делалось само собой.
— Данилыч, командуй!
VI
Перед Коростоевым стоял Рычков в прожженной шинели с оторванным воротником. По всей видимости, он только что выбрался из порядочной свалки и, радостно подпрыгивая на длинных сухих ногах, все крепче ухватывал за рукав окровавленного французского лейтенанта. Какой-то пехотный солдат вязал пленнику руки за спиной.
— Капитан убит! — крикнул ему Коростоев. — А вы, сударь, что ж?
Но разжалованный взметнул перед носом канонира бумажный сверток.
— Видел? В контратаку с пехотой ходил… Важного «языка» привел… с бумагами. Счастье, брат, за волосы поймал!
Пленный француз, пехотный солдат и Рычков исчезли еще внезапнее, чем появились. «В штаб помчал, эполеты цеплять!» сообразил Коростоев и услышал за спиной:
— Данилыч, командуй!
VII
Наконец наступила такая минута, когда все лежало кругом старого канонира. Орудийные номера были перебиты до последнего. Один Коростоев попрежнему стоял у своего орудия, наводил его и, держась правой рукой за подъемный винт, командовал:
— Влево! Вправо! Еще влево — на чуть! Второе, пали!
Уже теперь никто не принимал этой его команды, кроме него самого. Но второе орудие исправно рявкало. Шипя и гудя, неслась вперед выплюнутая им картечь. Горячий пороховой дым взмывал кверху белым облаком. От каждого нового выстрела прибывало в Данилыче силы и уверенности в своих действиях. Он был один и ни от кого ничего больше не ждал.
То, что делал сейчас Коростоев, он делал и раньше бесчисленное количество раз: подавал картуз, закладывал в дуло, наводил пушку, притыкал заряд… Но раньше он всегда делал эти движения таким образом, что они перемежались с офицерскими командами. Офицерские команды были естественной неизбежной частью канонирской работы у орудия. Они входили в эту работу со стороны и потому облегчали ее. Без них нарушалась последовательная четкость движений канонира, и от этого работа его становилась сбивчивее и труднее. Когда Коростоев в первый раз громко приказал самому себе: «Второе, наводи!», он сделал это просто потому, что без команды было непривычно и неудобно наводить. Но после встречи с Рычковым возникло еще и другое. «Ага! Побежал эполеты цеплять… Ну, а мне этого не надо! — мелькало в голове Коростоева. — У меня душа — голик. Сам я… сам… До конца сумею!»
Он командовал за офицера, чувствовал себя офицером и на самом деле был им.
VIII
Французская кавалерия шла малой рысью прямо к Присменице. Коростоев видел, как высоко вскидывались в передних шеренгах стройные, тонкие ноги вороных коней, как сверкали длинные палаши и огромные ботфорты усатых всадников. Все ближе и ближе горели под солнцем латы и каски с конскими хвостами.
Но у Коростоева не было больше зарядов. Канонир оглянулся. Со стороны Присменицы тоже двигалось что-то громадное, катилось тяжелой, но быстрой лавиной, с такой неуемной силой топча землю, что она стонала.
«Родимые, родимые идут! — догадался Коростоев. — Только бы теперь до конца суметь!»
Он бросил банник, вынул саблю и стал около своего орудия.
IX
Командир французского кирасирского полка, здоровый, плотный мужчина, на лошади чудовищных размеров доскакал до самого усадебного дома в Присменице и был там изрублен русскими драгунами. Полк же его расстроился и повернул назад еще раньше. Гнедая туча русских драгун уже неслась на хвосте у латников. Грозный вихрь контратаки мчался через песчаные бугры, густо
