к Даше, — пусть выяснят по записи, что профессор перед смертью сказал. Вадим, а ты займись, пожалуйста, водителем, выясни, кому принадлежит эта машина и найди того, кто вчера вечером сидел за рулем.
— И насчет того символа, — Соколов указывает пальцем на стену, — на счет него тоже нужно кое-что прояснить.
— И насчет того символа, — отвечаю я со вздохом, не представляя, где и как он собирается прояснять.
Глава 4
Через несколько минут я уже одиноко бродил по дому погибшего, осматривая комнаты и думая — как произошедшую трагедию можно выдать за несчастный случай, с учетом того немаловажного фактора, что запись с видеокамеры попала в лапы к хитроносому Хорьку. Большинство темных комнат, куда я заглядывал, своим внешним видом напоминали музей: идеальный порядок и ровный слой пыли, казалось, что нога хозяина не переступала порог уже много лет.
Согласно информации, полученной от Дарьи, последняя жена Бороздкина вместе с сыном переехала в Италию два года назад. Я открывал массивные двери и вслушивался в тишину пустых пыльных комнат, пытаясь воссоздать в голове образ погибшего профессора — каким человеком он был? Переживал ли он о разрыве с супругой, о чем он думал, о чем мечтал… Обычно, в таких вопросах помогают мелочи, а очень часто на них отвечает и сам дом, хранящий отпечаток былого хозяина, характер прослеживается в хранящихся вещах. Но коттедж Семена Михайловича мне казался пустым и безликим, из восьми спальных комнат, жилым выглядел только кабинет.
Решив, что в доме искать больше нечего, я спустился вниз по изящной лестнице и закрыв дверь, вышел во двор. Погода на улице начинала портиться, на смену яркому солнечному утру спешил пасмурный и серый день. Дойдя до автоматических гаражных ворот, разделявших общий дом на отдельных хозяев, мои ноги замерли сами-собой. Естественно, все следы недавней трагедии уже убрали, за асфальтированным общим въездом простирался подстриженный пожелтевший газон, но мое чутье и натренированная интуиция подсказывали, что тело Бороздкина приземлилось именно сюда.
Романова бы прошла по газону и не задумалась, а я в последнее время все чаще замечаю за собой нелепую привычку, граничащую с суеверием, которую, видимо, подцепил от романтично-мистической натуры Вадима, умевшего во многих расследованиях просматривать загадку и неясную тень. Пытаюсь отбросить ненужные мысли и заставить свои ноги двигаться вперед, но вот курьез — ничего не выходит, застыл на месте и не могу сделать шаг.
Возвращаюсь назад к половине профессора, дергаю за ручку закрытую дверь. От двери иду прямо, стараясь не сходить с ровного асфальта подъездной дорожки, и только дойдя до улицы, поворачиваю направо в сторону половины соседа Бороздкина, с которым намереваюсь встретиться и поговорить. Маршрут получается хитроумным и длинным, в стороне от себя замечаю движение — на углу перекрестка расположился Хорек. Встречаюсь глазами со взглядом журналиста, не сомневаясь, что Штольц правильно истолковал мой недавний маневр.
Когда мой палец вдавливает кнопку звонка и из-за двери доносятся мелодичные трели далекого колокольчика, в мозгу слышится демонический хохот Хорька Давидовича…
Мне пришлось простоять на пороге никак не меньше пяти минут, прежде чем за дверью послышалось движение. Вслед за нарочито-шаркающими, неспешными шагами, раздался грубый и злобный голос, требующий немедленно прекратить баловаться звонком на двери и намекающий на то, что мне лучше убраться отсюда, пока не начались настоящие неприятности. Ну ничего, я к таким вещам человек привычный — не отпускаю звонок и жду хозяина, вторая рука ныряет в карман и вылезает оттуда с красным удостоверением.
Дверь открылась широко и резко, если бы я заранее не отошел назад, рискуя упасть с верхней ступеньки, пришлось бы принимать удар плечом, поскольку руки в этот момент у меня были заняты. На мой взгляд, слегка хамоватая манера встречать посетителей, несмотря на то, что хозяин не мог не заметить меня сквозь стеклянные вставки в кованной металлической двери. Дверь открыл высокий небритый мужчина, хмурящий глаза после недавнего пробуждения, но меня не проведешь таким фокусом, об заклад готов биться, что это субъект стоял в прихожей, засекая время.
— Что вам угодно? — взгляд незнакомца, обойдя служебное удостоверение, направлен точно мне в глаза, игнорируя все прочие причины и следствия.
— Следователь особого отдела Федотов, — только после этого хозяин коттеджа соизволил взглянуть в протянутую красную корочку.
— Что вам угодно? — он снова повторяет вопрос, вижу в нем опытного и циничного юриста.
Ноги расставлены на ширину плеч, большую часть дверного проема он загораживает от меня полным торсом, в глазах читаю злобу и фанатизм — не в первый раз, насмотрелся на ихнего брата. Приходится начинать разговор из невыгодной позиции, а именно — рассказывать о трагедии, причем с самого начала. Говорю тихим и ровным голосом, наблюдая за реакцией его глаз, в которых напрочь отсутствует и намек на удивление. Про трагедию он узнал еще до меня, вероятно, видел в окно, как утром работала полиция. Да и Шольц заходил к нему не просто так, наверняка он от журналиста уже знает подробности.
— Где вы были минувшим вечером, начиная с девяти-тридцати? — задаю вопрос, после того, как покончил с формальностями.
— У себя дома, — отвечает мужчина, который представился, как Николай Григорьевич.
Из дальнейшей беседы проясняется мало что. Сосед профессора практически не знал, — здоровался с ним, — отвечает Кормухин, — но в дружеских отношениях далеко не заходил. Профессор жил отстраненной жизнью, друзей и женщин в дом не водил, телевизором и музыкой по ночам не баловался, а судя по окнам, ежедневно в десять вечера ложился спать.
— А вчера вечером вы ничего странного не слышали? — задаю ему следующий вопрос.
— Не слышал, — отрезает Кормухин, но слишком быстро и резко, из чего следует вывод, что это не так.
— Скажите, а что находится на третьем этаже вашего дома — жилая комната или что-то еще?
— А вам не кажется, что это бестактно? — вопросом на вопрос отвечает юрист.
Приходится импровизировать и вворачивать информацию про неизвестное психотропное вещество, которым могли отравить Бороздкина, а это уже совершенно иная статья. Эта подлая, но уместная хитрость немного смягчило суровый тон Николая Григорьевича, видимо, он уже смекнул что к чему, но ничего стоящего не удалось выяснить, лишь подтвердился сомнительный телефонный звонок.
Сажусь в машину в подавленном настроении, такое чувство, что я кое-что упустил. Какую-то мелочь, какую-то деталь… Сижу, как дурак, с заведенным двигателем и побелевшими пальцами, вцепившимися в руль. За время напряженного мозгового штурма никакая идея на ум не пришла, хотя я чувствую, что разгадка на поверхности, на столько близко, что в висках пульсирует злость. Пока
