лишь тонкая, но очень прочная нить, ведущая к мозгу. Мозг работал чётко, будто наконец освободился от утомительной бессмысленной связи с телом, которое лишь засоряло красоту обмена внешнего с внутренним.
Впервые в жизни, обретаясь в пограничном состоянии между жизнью и смертью, он узрел, но не глазами, а как-то иначе, истинное своё тело. Увиденное было не плотью, не материей, не анатомически правильным набором костей, сухожилий и мышц в оболочке из розовой кожи. Нет, его телом в тот момент стала сияющая золотисто-голубая дымка, фрактал с его ИМЕНЕМ. Будто капля акварели, расплывающаяся в стакане воды. Обманчиво бесформенная, но одновременно алгебраически множащая самоподобие в бесконечной рекурсии. Отвечающая не топологической, а дробной хаусдорфовой размерности, хоть он и понятия не имел, что все эти слова означают. Разумная капля, ведь он мыслил. Без чётких границ, часть Тварного. Принадлежащая Нетварному.
Он едва мог двинуть рукой, сотканной из множества плывущих вокруг его ИМЕНИ сияющих разноцветных нитей, и этот миг его жизни меньше всего подходил для признания существования всякой эзотерической мути вроде ауры. Но другого объяснения не подыскивалось.
Он ничего не знал о физике этого сияния. Он, как форма жизни, обратился в цвет, и это единственное спасло его от мгновенного стирания в окружающей палитре. Холодно работающий мозг сообщил, «цвет — это волны определённого рода электромагнитной энергии, которые после восприятия глазом и мозгом человека преобразуются в цветовые ощущения». Значит связь между мозгом и глазами пока жива. Надо постараться не потерять её.
Он должен вернуться. Должен.
Что-то внутри или снаружи помогает ему.
Голубое и золотое — это его защита.
* * *
Асфальт под ним бугрился, вздымаясь и расступаясь обугленными трещинами. Улицу поглощала растущая гигантская чёрная воронка. В голове всплывал обрывками какой-то невнятный речитатив. Мир вокруг не сопротивлялся, вспыхивая по линиям разлома обгорающим картонным муляжом.
Если бы Кай мог сказать хоть слово, то в этот момент он бы кричал от страха, он бы весь превратился не в цвет, а в звук. Теперь каждый миллиметр распадающегося на гранулы и нити тела отдавался резкой болью. Золотисто-голубое поле обвивали огненно-чёрные языки из бездонной пасти, он чувствовал, они способны его разорвать, а может испепелить, или расщепить. Он чувствовал, что его защита не усиливается, но слабеет с каждым вздохом. И дышит он или нет, но его невидимые материальные кости медленно готовятся перейти в что-то более мелкое чем песок.
* * *
«Я… умираю?», — мозг теперь был сам по себе, он отделялся от ИМЕНИ. Осколки мыслей, больше не принадлежащие его совершенному фрактальному телу, бились в тонущем в черноте сознании, они не знали, о чём они теперь. Их некому было думать.
Что-то раскалённое, будто хлыстом ударило поперёк его тела. Золотисто-голубая оболочка была разодрана и истончилась, он ощутил, как красивое яркое пятно цвета начало разделяться, терять краску, рассеиваться. Он превращался в серое. И это было совсем не то, что быть ярким акварельным средоточием жизни. Серое ещё не мертво. Но смерть точно проходит через этот цвет. От самого яркого, которое может быть никто и не замечал в тебе, Кай. Как и ты сам. Но к чёрному.
Вот где настоящее НИЧЕГО.
Чёрное не могло быть живым. Не могло быть хорошим. В чёрном нету цвета. Хуже того, в нём нету света, чёрное это признак отсутствия светового потока от объекта.
Чёрное — это ОТСУТСТВИЕ.
Нет. Точно, нет, подумало ИМЯ.
— Кай! — выдохнул какой-то голос в мире без цвета. — Кай! Будь здесь. Говори со мной!
«Кто это?» — глаза, связанные с этим именем, открылись в столбе мрака, мёртвые и пустые.
Где-то за пределами утягивающего его вихря из огня и камня, как за стеной, были цвет и жизнь. Почти не было серого. Совсем мало чёрного. Это ПРАВИЛЬНО. Но зрение, подчинённое разуму, которому больше не было нужды справляться с сумбуром мыслей, отметило жутковатую перемену.
* * *
Там, в цветном мире, у него, кажется, остались родные люди… или нет?
О, да… что-то такое он помнит. Он хочет, чтобы они жили.
Вокруг них, кем бы они ни были, всё необъяснимо застыло…
Кажется, время начало течь с разной скоростью.
Это был подарок. Подарок времени, неожиданная спасительная неправильность. Вихрь не подпускал внутрь, и не отпускал наружу. Но не причинял вреда никому, кто находился вне его границ. Потому что те, снаружи, застыли, обратились почти в камень.
Что с ними?
Один замер с воздетой к небу тростью, рассекающей воздух, след её движения мерцал застывшими серебряными искрами.
Кто-то с ползущим с плеч палантином, будто окаменел на полушаге с раскинутыми руками.
Яркое… самое яркое среди них словно оцепенело в падении, и длинные пряди волос заструились в воздухе, пряча сиреневое…
И ведь ещё было нечто… без собственного цвета.
Змея?
Он поискал. Её швырнуло в сторону, и она зависла в мучительном изгибе в нескольких метрах от земли.
Сознание Кая меркло.
Под натиском жара пышная осенняя зелень на ближних кронах усохла. Деревья обернулись черными сморщенными скелетами. Они тоже умирали.
* * *
В этот бесконечно медленный момент сквозь зажмуренные глаза его ослепила молния из миллиона красок, он услышал над собой стремительный свист крыльев.
«Кееек-кееек-кееек», — в этом звуке слышалось властное нетерпение.
Кай разомкнул ресницы и в мельтешении пятен света разглядел уже виденный им трезубый росчерк, ворвавшийся в самый центр вихря.
Это — спасение. Это — сама жизнь.
Он не знал почему.
Но знал это.
В слепящем сиянии он чётко разглядел сокола, птицу, на которую разный ток времени от чего-то не действовал.
Сокол и есть миллион красок жизни.
Глубокий вздох. Горный разреженный морозный воздух.
Мёртвым не нужен воздух.
— Кай! Ответь мне!
Бессмысленные звуки, опоздавшие на целую вечность, соскальзывали с пустоты вокруг Кая, мимо Кая: в пустоте разлома не было ничего, за что эти звуки могли бы зацепиться.
— Прочь, — голос был мёртв, настолько пуст, что даже холоду в нём не было места. — Вам не понять, — Кай слышал этот голос внутри своей головы. Его рот открывался без его участия, и звуки эти сплетались в слова сами, как будто жили в нём всегда.
Ведь смерть — это всего лишь иная степень комфортности его существования. Ему могло быть там хорошо, за гранью.
— Нет, — раздался голос. — Я не уйду.
* * *
Многохвостое чудовище взревело хором голосов и отшатнулось от рассекающих воздух, острых как бритва когтей.
Сокол завис над телом Кая, раскинув крылья.
В ушах Кая прогремело:
— ПОГОВОРИМ, ХТОНИК?!!
…
Каргер
В столб кипящего мрака шагнул
