Несколько раз пыталась она пробиться сквозь замкнутость мальчика, предлагая ему отправиться на прогулку по полям, прилегающим к поселку, зайти в лавку Виктора Эзры, чтобы купить сладостей, или подняться вместе на водонапорную башню, стоящую на трех бетонных опорах. Но мальчик только пожимал плечами, словно удивляясь ее беспричинному энтузиазму.
Однажды, когда Гидону было лет пять или шесть, мама привезла его к сестре, чтобы побыл он несколько дней в деревне. Гили Штайнер взяла по такому случаю короткий отпуск на работе в поликлинике, но мальчик упорно желал оставаться в одиночестве. Как-то ее срочно вызвали к больному, а Гидон играл на циновке зубной щеткой, щеткой для волос и несколькими пустыми спичечными коробками. Гили ни в коем случае не соглашалась оставить его одного дома и настаивала на том, чтобы он поехал с ней или побыл это время в регистратуре поликлиники под наблюдением секретарши Цили. Однако мальчик упрямо стоял на своем: хочу остаться дома. Ему не страшно быть одному. Его кенгуру приглядит за ним. Он обещает не открывать двери незнакомым людям. И тут Гили Штайнер охватил приступ гнева. Дело было не только в упрямстве мальчика, желавшего остаться в одиночестве и продолжать свои игры на циновке. Ее вывели из себя эти его постоянные странности, его кенгуру, его флегматизм, полная отключенность от всего человеческого. Она закричала: «Ты немедленно поедешь со мной! И все тут! С этим надо кончать!» Мальчик ответил ей терпеливо и мягко, словно поражаясь тому, что она понимает его с таким трудом: «Нет, тетя Гили, я остаюсь». Она подняла руку и отвесила ему звонкую пощечину, а затем, сама себе удивляясь, начала лупить его обеими руками по голове, по плечам, по спине. Настойчиво и злобно, словно отбиваясь от жестокого врага или укрощая взбунтовавшегося мула. Гидон сжался под ее ударами, втянул голову в плечи, молча дожидаясь, пока утихнет ее гнев. Тогда он поднял на нее наивные глаза и тихо спросил: «Почему ты ненавидишь меня?» Она, потрясенная, в слезах, кинулась обнимать его, целовать его голову, тут же уступила и позволила ему остаться дома наедине со своим кенгуру. А вернувшись примерно через час, попросила у него прощения. И мальчик сказал: «Все в порядке, иногда сердятся». Но стал еще молчаливее и почти ничего не говорил, пока через два дня не приехала мать и не забрала его. Ни он, ни Гили не рассказали ей о приключившейся между ними ссоре. Перед уходом Гидон собрал с циновки резинки, книжные закладки, солонку, записную книжку и положил каждую вещь на ее место. Кенгуру вернул в ящик. Гили нагнулась и поцеловала его с любовью и нежностью в обе щеки, и он вернул ей один вежливый поцелуй в плечо. Поцелуй сомкнутыми губами.
3
Она ускорила шаги. Потому что с каждым мгновением росла в ней уверенность в том, что Гидон уснул на заднем сиденье и теперь заперт в темном автобусе на стоянке у дома Миркина. Она представила себе, что, возможно, холод и внезапно наступившая тишина разбудили его. И сейчас он безуспешно пытается выбраться из запертого автобуса, толкает плотно сомкнутые двери, колотит по заднему стеклу. Наверно, забыл, по обыкновению, взять с собой мобильный телефон, так же как и она забыла захватить свой, когда уходила из дома на автобусную станцию, чтобы встретить Гидона.
Пошел легкий, почти незаметный дождик, и ветер стих. Она пересекла темную рощу и добралась до фонаря, слабо светившего у выхода из парка Памяти на Масличную улицу. Здесь она наткнулась на перевернутый мусорный бак, все содержимое которого вывалилось на тротуар. Гили обошла его и продолжила свой путь, энергично поднимаясь по Масличной улице. Дома стояли со спущенными жалюзи, окутанные легкой молочной дымкой, а ухоженные палисадники, казалось, дремали в зимней прохладе. Живые изгороди из кустов бирючины, мирта и туи окаймляли палисадники. То там, то здесь нависали над улицей новые нарядные виллы под вуалью вьющихся растений. Эти виллы возведены были на развалинах старых домов поселка. Вот уже несколько лет состоятельные горожане покупали себе старые постройки в Тель-Илане, чтобы снести их и выстроить на освободившемся месте дом в несколько этажей со множеством архитектурных украшений. «Еще немного, — подумала Гили Штайнер, — и эта деревня превратится в этакий дачный городок, населенный людьми с достатком». Свой собственный дом она оставит племяннику своему Гидону — она уже составила завещание.
Она все явственнее представляла себе Гидона, который крепко спит, завернувшись в свою коричневую куртку, на заднем сиденье автобуса, стоящего закрытым перед домом Миркина.
От легкого холодного ветерка пробрала ее дрожь, когда она проходила через площадь перед синагогой. Легкий дождь прекратился. Пластиковый мешочек, подхваченный ветром, кувыркался вдоль пустынной улицы и пролетел у ее плеча, словно бледное привидение. Гили еще ускорила шаг и свернула с Ивовой улицы на улицу, ведущую к кладбищу. Там, в самом конце, жил водитель Миркин — напротив дома учительницы Рахель Франко и ее престарелого отца Песаха Кедема…
Однажды, когда Гидону было лет двенадцать, он неожиданно появился в доме своей тети в поселке Тель-Илан; оказалось, он поссорился с матерью и решил исчезнуть из дома. Мальчик провалил экзамен, и мать заперла сына в его комнате, а он взял денег из ее кошелька и, убежав через балкон, уехал в Тель-Илан. Привез он с собой небольшую сумку, в ней белье, носки, пара сменных рубашек. И попросил приюта у Гили. Она обняла Гидона, приготовила ему обед, сунула потертого кенгуру, которого он любил обнимать в раннем детстве, а затем позвонила сестре, хоть отношения между ними были прохладными и довольно натянутыми. Мать Гидона явилась на следующее утро и забрала его, не сказав сестре ни единого слова. А Гидон не протестовал, и, когда возмущенная мать, крепко сжимая руку сына в своей ладони, уводила его из дома Гили, он был печален и молчалив.
В другой раз, примерно года три назад, когда Гидону было почти шестнадцать, он приехал к ней в гости, чтобы в тишине и покое подготовиться к выпускному экзамену по биологии. Гили должна была ему в этом помочь. Но вместо этого они, как два заговорщика, играли в шашки. Одну партию за другой. Сначала в шашки, потом в поддавки. И в большинстве случаев она выигрывала, упрямо не позволяя Гидону одержать над ней победу. После каждого проигрыша он предлагал ей своим сонным голосом еще одну, только одну партию. Целый день они играли в шашки, а потом допоздна вдвоем смотрели фильмы по телевизору. Они сидели рядышком на кушетке, и колени их были прикрыты одним шерстяным одеялом. Утром Гили Штайнер отправилась на работу в поликлинику, оставив ему на столе нарезанный хлеб, овощи, сыры и два крутых яйца. А вернувшись домой под вечер, застала его спящим в одежде на кушетке в гостиной. Кухню он прибрал, свою постель аккуратно застелил. Поужинав, они опять вместо подготовки к экзамену играли в шашки, партию за партией, и очень мало разговаривали. Потом почти до полуночи смотрели телевизор. Обогреватель был включен, но они, прижавшись плечом к плечу, все равно укрылись тем же голубым шерстяным одеялом. И на сей раз оба смеялись, потому что по телевизору показывали остроумную английскую комедию. На следующее утро Гидон вернулся домой, а через два дня сдал экзамен по биологии с неплохой оценкой, хоть и не готовился к нему. Гили позвонила сестре и солгала, что Гидон готовился к экзамену с ее помощью, что он образец организованности и прилежания. Гидон послал Гили по почте книгу стихов Иехуды Амихая и на первой странице написал: «Тете за помощь в подготовке к экзамену по биологии». Она ответила ему открыткой, на которой был изображен поселок Тель-Илан — общий вид, открывающийся с водонапорной башни. И написала: «Спасибо за книгу». А еще добавила: «Если вдруг, так случится, захочешь приехать снова, заниматься со мной, готовиться к другому экзамену, твоя комната ждет тебя. Не стесняйся, приезжай».
