стороны от дачи на холме находилась батарея номер восемнадцать, с северной нависал Драконовый хребет, упирающийся прямо в море, с запада была дорога, идущая в Старый город меж этих двух возвышенностей, а с юга, собственно само море, куда имелся превосходный спуск с неплохим галечным пляжем. И именно поэтому, из-за этого спуска к морю и всегда свежему воздуху, офицеры и приобрели здесь участки под свои летние дачи. Сейчас здесь пусто, домики закрыты, а ставни заколочены. И наш домик здесь будет единственным обитаемым. И даже вездесущие собаки здесь не бегали.
Мои парни сделали даже кое-какой забор и ворота с калиткой. Хозяйственных построек пока что во дворе не было, лишь один сортир, словно восковая свечка торчал на всеобщее обозрение. Дом был небольшой, гораздо меньше того, в котором мы сейчас проживаем. Две комнатки, одна, значит, моя, другая для парней. Лизе комнаты не оставалось и, похоже, ей придется ночевать на лавке возле печи. Или же с парнями в одной комнате, но вряд ли она на это согласится.
— Ну, что ж, хоть и тесно, зато безопасно, — резюмировал я, расстегивая пальто. В доме уже было натоплено, а печь, испуская в трубу последние дымки, источала прямо-таки адское пекло. Я прикоснулся ладонью к неоштукатуренному кирпичу и, обжегшись, одернул руку.
— Не бойтесь, Василь Иваныч, не сгорим. Это мы так проверяли, — заверили меня парни. — Потом когда на улице теплее станет, мы ее оштукатурим и побелим.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул я. — Значит можно переезжать.
Парни переглянулись и довольно хлопнули в ладоши. Им тоже до чертиков надоело слышать, как над головой летают снаряды и каждую секунду гадать, куда прилетит шальной подарок — соседу ли, или же нам. В тот день, когда я беседовал в госпитале с Макаровым, один такой упал к какой-то сотне метров от нашего дома, чем до смерти напугал Лизку.
В тот же день они организовали переезд. Лизка же, получив разрешение, сбежала на новую хату, прихватив с собою лишь сковороду и кое-какие продукты. Ну а я пока вернулся на старое место, собирать свои вещички. И вот за этим занятием, когда я раскладывал по папкам различные бумаги, меня и застал Андрей Прохорович, тот самый переводчик, что катался со мною в Америку. Зашел в дом со стуком, встал в дверном проеме и, разглядев мою согбенную спину, сказал:
— Здравствуй, Василь Иваныч. Что, тоже сбегаешь?
Я разогнулся.
— О-о, а я уж думал ты не придешь. Как по приезду в Дальний мы неожиданно расстались, так больше и не встречались! Куда исчез-то?!
— Да, дела тут сворачивал, — ответил он, проходя в комнату.
Мы пожали руки.
— Куда пропал-то? — повторил я вопрос. — У меня ящик твоих сигар так до сих пор и стоит. Уж думал, что самому скуривать придется.
— Да, за ним я и пришел. А еще оплату за работу получить.
— Конечно.
Прохорыч выглядел несколько уставшим. Как сказал потом, он приехал в Артур на поезде и первым же делом пошел ко мне. Я с ним честно расплатился, отдал ему ящик сигар и, пригласив в ресторан, потребовал разговора.
— Ну, говори, куда сбегал?
— Да, понимаешь, какое дело, — начал он объяснять, дожидаясь заказа. — Опять вот переезжаю. Как война началась, так и пропала торговля.
— Куда на этот раз?
— Теперь в столицу. Опять торговать буду, английские колониальные товары возить. Связи в Лондоне есть, так что это дело я легко освою. Эх, Василь Иваныч, не вовремя эта заварушка с японцем приключилась, на месяцок бы попозже. Я бы тогда и дом продать бы смог и вообще. А сейчас бросаю все, только лишь вещи, да непроданный товар вывожу.
— Сразу в Питер перевозишь?
— Нет, переваливаюсь через Верхнеудинск. Там меня жена с детьми дожидаются, там же и вещи все. Как к ним вернусь, так и выдвинемся. Эх, натворил делов японец, не разгрести. В Харбине говорят, на Куропаткина шпион японский напал. Да только его остановили вовремя.
— Гм, не слышал тут ничего такого. А что и вправду напал или так — враки?
— Говорят вправду, да только сам знаешь, как люди любят языком чесать. Там может и не это японец был, а маньчжур, и не напал, а пьяный рядом упал, да не рядом с Куропаткиным, а с каким-нибудь занюханным офицеришкой. Да и вообще, — он недовольно отмахнулся, — не хочу об этом говорить. Тут в народе слухи ходят, что он всю войну японцам проиграет, и никто ему не доверяет. А он с этого злится.
— Отчего же так?
Он неопределенно пожал плечами:
— Слухи…
А я внутренне усмехнулся. Неужели моя болтовня пошла в народ?
— А ты что думаешь?
— А мне некогда думать. Мне надобно свое забрать, да в Верхнеудинск снова бежать. Некогда мне. Поезд у меня завтра, а вот переночевать здесь негде.
— Что ж, тогда оставайся у меня. Все равно я в другой дом переезжаю, а этот, стало быть, пустым оставляю.
— Славно, — ободрился Прохорыч.
— Слушай, а что насчет, чтобы поработать в Питере на меня? — спросил я его. — Что ты надумал по этому поводу?
Он как-то неопределенно склонил голову, скривил рот. Но не ответил. И я расшифровал его пантомиму по-своему:
— Не хочешь?
— Не в том дело, Иваныч. Я ж купец, не фабрикант. Что и где подешевше купить, а потом это же продать да за дорого, это я понимаю. А вот как производство наладить, да потом придумывать что-то новое — вот этого я не понимаю. Чайки твои — в газетах пишут, что энтузиазмы с охотой принялись строить их по твоим картинкам, да в небо сигать с каждой крыши. Что ж, дело это нехитрое и совсем не сложное. Тут я бы справился. Но вот сделаю я таких дюжину, продам, получу прибыль, часть отдам тебе. А дальше? Что дальше делать? Я же в этой ерунде ни в зуб ногой! И меня на первом же повороте и обскачут и сделают лучше, чем я. Вот тут-то я в лужу и сяду и стану терпеть убытки. Нет, Иваныч, не для меня это, не мое. Я купец, не фабрикант.
Он был в какой-то степени прав. Действительно, люди увлеченные очень быстро сделают копию нашей чайки, а в скором времени и значительно ее улучшат. Энтузиазмы всегда славились своей неуемной энергией. Но мне на это дело смотрелось по-другому, и потому я ему сказал:
— У нас очень сильная юридическая служба, и очень сильно налажено патентование изобретений. Моя чайка в Питере сейчас уже наверняка получила документы на привилегии, а следом за Питером
