тишь да гладь? Нет, от подобного ни один человек дружащий с головой не откажется. Вот и я не отказался.
Необходимые бумаги я предоставил через три дня. Как я и опасался, кое-какие документы за ненадобностью не сохранились. Сохраненные же доказывали мои расходы на укрепления на тридцать три тысячи с какой-то мелочью. Кои я и получил лично из рук Стесселя. Ну а остальные шестьдесят семь мы поделили ровно пополам, так что я, получается, вернул себе все свои затраты. Ну а Анатолий Михайлович ловко заработал на этой войне, уведя из кассы крепости себе в карман в общей сложности более пятидесяти-шестидесяти тысяч.
Князь Микеладзе спустя неделю подготовил все необходимые для меня документы. Вручил их мне через своего человека, сунул в руки запрошенные билеты на поезд. И вот в первой неделе августа пришла мне пора покидать Порт-Артур. Вместе со мню поехали Лизка с Данилом. Чемоданы собраны, дела приведены в порядок.
На вокзал пришли провожать меня все, кто близко знал. И Мурзин, и Петро с Ульяной, и Пудовкин, уже главный редактор уже моей газеты «Новый Край», и Зверев из полицейского управления, и Валентин Махальчук, тот самый паренек, что теперь таскает рыбу в город. Он пришел вместе со своими отцом, матерью и маленькой сестрой Вероничкой, которую я когда-то спас куриным бульоном.
Прощания были недолгие. Санитарный эшелон с прицепленными к нему несколькими пассажирскими вагонами отходил по расписанию и поезд, стоя под парами, уже давал требовательные гудки. Последние раненные и покалеченные загружались в вагоны, отдавались последние команды. Проводник стал поторапливать:
— Загружайтесь, пожалуйста, не задерживайтесь. Поезд отойдет через три минуты.
Что ж, настала, значит, время прощаний. Первого я обнял Петра:
— Ну, что, Петро, удачи тебе в семейной жизни. Любви и счастья.
— Спасибо, Василий Иванович, — ответил он, заблестев увлаженными глазами. — И вам счастливого пути. Вы уж нас не забывайте, навещайте иногда.
— Если получится, — честно ответил я и, отпустив парня, аккуратно сграбастал хрупкую Ульяну. Ее живот уже был заметен. Девушка пискнула и испуганно, как бы я ее не поломал, замерла. — Сына должна родить, — подмигнул я ей и отпустил. Она озарилась улыбкой, приняв за чистую монету мое «пророчество», и ответила:
— Сын это холошо. Надо сына.
Петро вставил:
— Васькой назовем!
Следом я сдавил ладонь Пудовкина:
— Ну, Алексей Захарыч, оставляю на тебя целую газету. Мечтал ли ты об этом, когда мы с тобой на мотоцикле по Артуру куролесили?
— Мечтал, Василий Иванович.
— А помнишь, как я в воду с моста сиганул и чуть не утоп?
— Конечно помню. Хорошо мы тогда погуляли, весело.
— Вот и не забывай. Будешь потом рассказывать, как пьяный Рыбалко здесь кур давил. Только смотри, не печатай этого в газете, я для читателей всегда должен быть белым и пушистым.
Он хмыкнул:
— Ладно, не буду.
Звереву я также пожал руку. Он затряс ее, приговаривая:
— Это просто трагедия для крепости, что вы уезжаете. Правда, люди жалеют и хотят, чтобы вы здесь остались. Много добра вы сделали.
— Да, ладно, будет тебе, — отмахнулся я. — Ты-то как по службе за это время, не продвинулся?
— Да нет, куда нам. Как был помощником исправника, так им и остался. А что, я не жалуюсь. Жалование неплохое, да и должность для меня подходящая.
— А на место полицмейстера сесть не хочешь?
— Боже, неужели это в ваших силах? — со смехом удивился он. — Да вы никак самого Бога за бороду таскаете?
— Бога не Бога, но скоро к Императору на доклад попаду. Замолвлю за вас словечко и будете здесь сидеть кум-королю.
Конечно же это было сказано в шутку и Зверев это понял. Но, как известно, в каждой шутке есть всего лишь доля той самой шутки, остальное правда. Действительно, почему бы не похвалить работу человека перед Николаем, глядишь и появится у нас в городе свой, прикормленный полицмейстер.
Валентин Михальчук гордо ожидал своей очереди. И он ее дождался. Я протянул ладонь и по-взрослому, крепко сдавил мальчишеские пальцы. Парень и виду не подал, что ему стало больно. Следом и отец его получил рукопожатие, и мать его удостоилась пристального взгляда. Вероничка же, полуторогодовалая малышка получила от меня вкусную конфету, которую она, впрочем, взяла, но не поняла, что с ней надо делать. Не знала она что это такое. Валентина я напутствовал:
— Работать честно, слушаться вон того усатого дядьку, — кивнул я на Мурзина. — Он здесь главный. Что он будет говорить, то вам с отцом и Петром и следует делать.
— Хорошо, дядя Василий, — серьезно ответил он и что-то хотел добавить еще, но не смог. Громкий, протяжный гудок оповестил перрон, что эшелон вот-вот отойдет.
Засуетился проводник:
— Поскорее, господа, не задерживайтесь. Меньше минуты осталось. Проходите в вагон.
И Лизка с Данилом забрались по ступенькам и, махнув на прощание, скрылись в глубине. Значит, пора и мне поторопиться. Шагнув к Мурзину, сдавил его широкую ладонь и неожиданно признался:
— Всегда твои усы бесили. Сбрил бы ты их, а?
— Еще чего не хватало, — с улыбкой ответил он. — Мои усы, что хочу то и делаю. Ну а если бесят, то есть повод еще больше их отпустить.
Я хлопнул его плечу и пригрозил:
— Смотри у меня.
Проводник из вагона прикрикнул:
— Скорее, скорее, господа, поезд сейчас тронется.
И вправду, прозвучал еще один гудок и эшелон, громыхнув сцепками, дернулся. Я на ходу заскочил на ступеньку и поднялся на верх. И уже оттуда, из вагона махнул своим людям рукой:
— Счастливо оставаться! Всего вам тут хорошего.
И уехал, оставив своих людей, оставив город, оставив крепость жить своей, уже неизвестной мне жизнью.
