В этот момент раздался телефонный звонок.
— Дмитрий Федорович, — раздался в трубке знакомый голос подполковника Сенькина. — Мы ждем тебя в машине…
— Кто мы? — не дал ему договорить Поляков.
— Моя и твоя супруги. Забыл, что ли, что нас ждут в восемнадцать тридцать в апартаментах генерала О'Нейли?
— Да-да, Анатоль Борисович, в суматохе дня я совсем забыл об этом, — слукавил Поляков, хотя с самого утра ждал этого часа.
— Не забудь взять зонтик, Дмитрий Федорович, а то дождь идет.
— Я, как и многие американцы, всегда ношу его с собой. Хотя ты не хуже меня знаешь, что если в Нью-Йорке наклевывается дождик, то поднимается такой сильный ветер, что никакой зонтик уже не нужен, потому что его невозможно раскрыть… Хорошо, я выхожу.
На прием в американскую миссию советские офицеры с женами прибыли к точно назначенному времени. Кроме О'Нейли и его супруги, в офисе находились полковник Фейхи с супругой и еще трое атлетически сложенных незнакомых мужчин, одетых в смокинги с черными «бабочками». Не представляя их, О'Нейли сообщил, что это его знакомые, занимающиеся изучением русского языка, а приглашены они для того, чтобы попрактиковаться в разговорной речи с русскими офицерами. Сенькин и Поляков сразу поняли, кто они и что присутствие их далеко не случайное. Естественно, это стало настораживать и тяготить советских разведчиков, и поэтому за трапезой они старались меньше пить и говорить.
Беседа началась с осуждения американцами ввода советских войск в Венгрию для подавления мятежа антиправительственных сил, затем перешли к обсуждению вопроса об ухудшении советско-китайских отношений и о развертывании американских баллистических ракет, нацеленных на СССР. При этом незнакомцы в смокингах не обмолвились ни одним русским словом, говорили между собой только по-английски.
Прием в американской миссии длился около двух часов. По его окончании первыми вышли на улицу супруги Сенькины и жена Полякова, а сам он был остановлен на пороге офиса одним из незнакомцев, назвавшимся Джоном Муром, который полушепотом опять же по-английски спросил:
— Почему вы, мистер Поляков, изменили свое решение сообщить генералу О'Нейли что-то очень важное?
Поляков вздрогнул, но не растерялся:
— Это было вызвано неуверенностью в моей личной безопасности.
— Я гарантирую ее вам, если вы согласны встретиться со мной на пересечении Шестой авеню с Шестидесятой стрит через полтора часа.
— О'кей, — ответил шепотом Поляков и как ошпаренный выскочил из офиса, прекрасно понимая, что даже небольшая задержка наедине с американцами вызовет подозрение у Сенькина.
Так оно и получилось. Анатолий Борисович заметил его душевное смятение и не удержался, чтобы не спросить:
— Ты чего такой всполошенный?
Невероятным усилием воли Поляков сохранил внешнюю невозмутимость и, не растерявшись, ответил:
— Они пытались втянуть меня в дискуссию о бывшем министре иностранных дел Молотове и о несправедливости понижения его в должности. Я отказался от обсуждения этого вопроса, сказал, что вы ждете меня на улице, на дожде и, извинившись, убежал от них…
По прибытии в гостиницу «Троцкий» — такая вывеска была над входом в холл, хотя на самом деле отель имел другое название — «Камерун», Поляков предупредил супругу, что вынужден на некоторое время уйти из дома по служебным делам. Нина Петровна Киселева — она оставила после замужества девичью фамилию — отнеслась к его предупреждению с пониманием. За шесть лет совместного проживания в Нью-Йорке она знала, что частые вечерние отлучки мужа из гостиницы были связаны с проведением операций по связи с агентами.
Встреча с Джоном состоялась в назначенном месте в половине одиннадцатого вечера. Увидев Полякова, Мори улыбнулся: он был доволен, что советский разведчик сдержал свое слово и явился на их первую конспиративную встречу. Поскольку дождь еще продолжался, Джон предложил Полякову сесть в машину, и только тогда они отъехали на несколько миль, а затем припарковались в каком-то глухом темном переулке. Американец не стал скрывать свою принадлежность к спецслужбам США, но при этом не конкретизировал, к какой именно службе он имеет отношение. Лишь по характеру профессионально задаваемых в лоб вопросов, а именно кем является Поляков — «чистым» дипломатом или разведчиком и почему он искал контакт с генералом О'Нейли, а не с представителем ФБР, — Поляков понял, что Джон — фэбээровец, и это обрадовало его. Не испытывая угрызений совести, он точно так же, как и Джон, сообщил всю правду о себе: «Я — военный разведчик, полковник, заместитель резидента по нелегальной работе в США».
Седовласый Джон Мори впервые в практике своей работы столкнулся с таким податливым русским, который легко шел на контакт и этой своей легкостью вызвал даже отторжение и подозрение: «А не подстава ли он?» И Мори, решившись сразу поставить все точки над «и», дал понять об этом русскому полковнику:
— Скажите честно, вас внедряют к нам? И так же честно ответьте на другой вопрос: вы крепко стоите за советскую власть?
Трент-Поляков улыбнулся и шутливо обронил:
— Вообще-то, конечно, лучше крепко стоять, чем сидеть за нее.
Джон правильно понял его и, блеснув белыми зубами в веселой улыбке, опять спросил:
— В таком случае ответьте и на третий вопрос: почему в первую свою командировку в США вы не искали контакта с нами?
Тут Трент немного растерялся, невольно возникла пауза, потом он сказал:
— Если честно, тогда у меня были опасения быть засвеченным вами. Эти опасения остаются у меня и сейчас.
— А вот этого я не могу понять: почему возникают у вас такие опасения? — удивился Джон.
— Да потому, что неумело работает ваша контрразведка! При ведении наружного наблюдения за интересующими ФБР советскими гражданами ваши «топтуны» постоянно проявляют в работе недопустимую небрежность. Выражается она в том, что в радиопереговорах при передвижении по улице или в поездках по загородным трассам они называют фамилии контролируемых вами объектов наблюдения. Вы, очевидно, не знаете, что наша контрразведка на вашей же территории успешно осуществляет перехват радиопереговоров американских филеров. И вообще посольская резидентура КГБ круглосуточно контролирует эфир в Нью-Йорке. Отсюда и идут мои опасения…
Сообщение Полякова подействовало на Джона Мори ошеломляюще. Вздрогнув, он сделал большие глаза — это был для него неприятный сюрприз.
— Любое упоминание обо мне в радиоперехватах, — продолжал Трент, — может стать причиной засветки меня перед советской контрразведкой. Именно это обстоятельство и удерживало меня в те годы от установления контакта с вами.
— О'кей, мистер Поляков. С этого дня я готов выполнять функции громоотвода в те моменты, когда молния может ударить в вас. Заверяю, что впредь ваша фамилия не будет фигурировать ни в радиопереговорах, ни в наших сводках, ни в других оперативных документах… Вы будете проходить у нас под другим именем или номером.
