— Мне кажется, что вы и без моего ответа все уже решили.
— О'кей, мистер Мори. Я согласен и с другим предложением Дэвида — о назначении встречи на шестнадцатое ноября. Организацию ее проведения поручаю тебе, Дэвид. Таким образом, русский полковник будет две недели находиться в полном неведении, то есть без ответа на свою просьбу о встрече с генералом О'Нейли. Посмотрим, как он поведет себя во время ожидания этой встречи. А вы оба за это время проверьте его по всем учетам ЦРУ, ФБР, МИ-пять и МИ-шесть. Надо нам узнать о нем все, всю его подноготную!
— Но в душу-то мы, конечно, не залезем… Вы же сами не раз говорили, что русская душа всегда была загадочной.
— Да, это так, — согласился Нолан. — Вот вы и помогите ему раскрыть свою душу, задействуйте для этого весь комплекс проверочных мер. Необходимое информационное обеспечение получите завтра в аналитической службе. И еще раз напоминаю: «наружка» должна до вашей встречи с ним поработать как можно плотнее… Нам очень нужен свежий компромат на него…
Среда, 8 ноября, Нью-Йорк
Полковник Поляков был вне себя оттого, что прошло почти полторы недели, а его просьба словно повисла в воздухе — ни «да», ни «нет»… «Во всем, черт побери, виноват сам: надо было не связываться с Фейхи, а напрямую звонить генералу О'Нейли и просить его о встрече. Теперь вот жди, когда придет ответ от него».
Спокойно работать Поляков уже не мог, ему был нужен кто-то, кому бы он мог довериться, кто сумел бы успокоить его. «Наверное, надо было бы рассказать жене о том, что якобы во имя личной мести ГРУ решил установить контакт с ФБР, — продолжал он размышлять. Потом засомневался: — А что толку, если бы она и узнала? Она, конечно, выслушала бы меня, но не смогла бы ничем помочь. Да и не безопасно это все: Нина может случайно проговориться…» И тут он впервые ужаснулся, поняв, что зашел слишком далеко в своих намерениях. «Может, пока не поздно, позвонить Фейхи и отказаться от встречи с главой американской миссии?» Прислушался к своему сердцу, но сердце молчало. Подошел к окну и отворил створку. На улице было темно, шел уже восьмой час, пора бы и домой пойти, но его не покидало ощущение, будто он забыл что-то сделать. Вернувшись к столу, взглянул на телефон и тут решил, что надо позвонить в американскую миссию.
На его звонок ответил опять Фейхи:
— О, я рад, мистер Поляков, что вы позвонили! В ответ Фейхи услышал раздраженный голос:
— Меня удивляет, что вы, очевидно, забыли о моей просьбе? И если это так, то, может быть, не надо беспокоить генерала О'Нейли?
— Да нет! Вопрос уже решен. Вчера, седьмого ноября… Я, кстати, поздравляю вас с сорок четвертой годовщиной Октябрьской революции! Так вот вчера мы направили вам и еще одному вашему коллеге из советского представительства официальные приглашения на прием, который состоится в нашей резиденции шестнадцатого ноября…
Что говорил дальше американский полковник, Поляков уже не слушал и, поблагодарив Фейхи, положил трубку…
На другой и в последующие дни Поляков обнаружил за собой активную, чуть ли не лобовую слежку, настолько наглую, что ему даже слышны были радиопереговоры сотрудников ФБР. Опасаясь, что своими неумелыми действиями и разговорами в эфире они раскроют его перед «наружкой» советской внешней разведки, Поляков засомневался: стоит ли идти на установление контакта с американцами? Его колебания усиливались еще и неотступными, черными, как стая галок, мыслями о том, что фэбээровцы на первых же встречах постараются «выпотрошить» из него ценную информацию, а потом откажутся от продолжения контакта. «Можно было бы, конечно, попросить и политическое убежище, — подумал он, — но я не могу один решать судьбу своей семьи — жены и детей. Кроме того, в Советском Союзе остались родители и родственники, которые не знают и не должны знать о моих намерениях». Именно это и побуждало его идти не на измену в форме невозвращения на родину, а только на скрытые контакты с американцами.
Через два дня Полякову позвонил его подчиненный подполковник Сенькин Анатолий Борисович и сообщил, что он и его супруга приглашены официально на прием 16 ноября в американскую миссию Военно-штабного комитета ООН.
— Это очень хорошо! — воскликнул в ответ Поляков. — Я тоже приглашен туда со своей супругой. Тогда поступаем таким образом: ты должен заказать на тот день посольскую машину. На ней вы заедете за моей женой, а затем уже и за мной. Договорились?
— Так точно!
— Ну вот и хорошо.
Четверг, 16 ноября, резиденция американской миссии
Ночью Тренту — такой оперативный псевдоним был присвоен в ГРУ Полякову еще в 1951 году в его первую командировку в США — приснился тревожный сон: будто стоит он перед почтенным старцем около высокой белокаменной церкви, а чуть поодаль улыбался ему лохматый сатана и, подмигивая, манил пальцем к себе. Старец, словно зная его намерения, просил раскрыть их, а сатана в это время отрицательно мотал головой. И тут на него такая оторопь нашла, что он не знал, что сказать в ответ. И тогда старец угрюмо изрек: «Ты живешь непутевой жизнью и при здравом уме своем поступаешь как безумец. Ты получил от Бога сердце, способное наслаждаться чувствами всего истинного, доброго и светлого, а теперь ты убиваешь в себе эти чувства. Ты носишь в себе тяжесть бесовщины и так уже привык к ней, что не замечаешь ее. И даже сам увеличиваешь ее, потому что сатана, оспаривая тебя у Господа Бога, удесятеряет эту тяжесть и гонит тебя к нему. Вини во всем самого себя, потому что дьявол нашел в тебе что-то такое, к чему можно было пристать. Гони вон его из души, иначе сокрытое зло никогда не замрет в тебе, и от этого будет тебе тесно на Земле и в мире Божьем». В этот момент он очнулся и только тогда понял, что все это привиделось ему во сне…[4]
После сна щемящее чувство тревоги не покидало Полякова весь день. Сон мешал ему собраться с мыслями и на другой день. Придя на работу, он начал просматривать поступившую с утра служебную почту. Но на ум ничего не шло. Отодвинув в сторону лежавшие перед ним документы, он вышел из-за стола и с понурым видом направился к окну. Откинув занавеску, прижался лицом к стеклу и стал смотреть вниз на проходящих мимо людей. Будто привлекаемые какой-то неведомою силой, они поднимали головы и смотрели на его окно — одни, как ему казалось, укоризненным, другие — беглым уничтожающим взглядом. Некоторые, увидев его в окне, словно приходили в замешательство и ускоряли шаги, поправляя на ходу галстук или шляпу. В голове Полякова внезапно возникла успокоительная мысль: вероятно, его душевное состояние через чувство зрения передавалось другим людям и потому они устремляли на него свой неприязненный взгляд.
Отвернувшись от окна, Поляков подошел к зеркалу, закрепленному на дверце шкафа. Посмотрев на себя, он удивился: на массивной квадратной голове с короткой шеей образовались большие залысины, на высоком лбу появились глубокие морщины. «По-разному, наверно, смотрят на мою физиономию люди, — подумал он. — Одни с уважением, а другие с недоверием или даже с ненавистью…» Самому ему это лицо ничего не говорило, оно было безразлично ко всему…
