ТПУ во время движения слышимость плохая. И он превратно понял мои команды…
– Превратно… умничаешь тут, – снова вскипел ротный. – Напишешь объяснение. К 18 часам проверяю готовность запасных позиций. Вопросы есть?
– Есть, – мрачно сказал Родин. – Можно убрать куда-нибудь с механиков-водителей этого придурка?
– Еще разобраться надо, кто из вас больший придурок… И никаких замен!
Прежде чем уйти Бражкин протянул Родину пакет от командира батальона майора Дубасова и приказал немедленно отнести в штаб бригады.
Как только ротный отдалился, Сидоренко изрек:
– Кажется, пронесло, командир.
А Родин вдруг ни с того ни с сего попросил Кирилла скрутить ему цигарку из махорки, что делом было весьма редким. Свой офицерский табак отдавал ребятам. Сидорский щелкнул трофейной зажигалкой, Иван затянулся крепко, аж запершило, но сдержался, чтоб не закашляться.
– Ну и чему тебя там только учили, рядовой Деревянко?
Саня встал, но Родин махнул рукой, сиди.
– Сначала я на американском танке «шерман» водил. Горбатый какой-то, высоченный. Под днищем на карачках пролезть можно. Раз в канаву один из наших заехал и сразу кувыркнулся набок. Тягачом и вытаскивали. Про него наши ребята песню сложили: «Как Америка России подарила эмзеэс, шуму много, толку мало, высотою до небес!» А потом на «англичанина» перевели, на «валентайн», тоже средний танк.
– На «Валентину»? – уточнил с подначкой Сидорский.
– Не на «Валентину», а на «валентайна», – всерьез поправил Саня, не заметив, что подкалывают. – Броня 40–60 миллиметров, пушечка калибром 40, мощность двигателя 130 «лошадок». Дизель, а пашет на бензине.
– Молодец, знаток! А на «тридцатьчетверке» первый раз, что ли? – поинтересовался Родин.
– Первый, честное слово!
Вот и приплыли. Решение руководства не обсуждалось, и теперь этот пострел будет по иерархии вторым после командира членом экипажа. Незыблемая данность, константа со всеми последствиями. И что будет, когда зеленый, как огурец, пацан поведет в бою танк на «тигры», «фердинанды» и «пантеры». И если на марше ошибка механика-водителя обернется остановкой в пути и ремонтом, то в бою выход из строя трансмиссии по его вине может стать фатально-летальным исходом для экипажа.
– Ну что, ребята, принимаем в наш гвардейский экипаж Александра Деревянко? – и в шутку, и всерьез спросил Иван.
Он дал сорок минут послеобеденного перекура. Это время каждый обычно использовал по-своему. Руслик расстилал на земле неведомо где добытый кусок овечьей шкуры и делал сложный ремонт старинных часов с кукушкой, которые нашел в разбомбленном авиабомбой особняке.
Башнер Кирилл, у которого руки не созданы были для столь тонкой работы, но хорошо метали снаряды в казенник пушки, занятие избирал схожее: находил ближайшее дерево или уцелевшие ворота и кидал на попадание в центр круга финский нож. Удовлетворившись десятью попаданиями, он ложился, где придется, в основном на трансмиссии, и засыпал до командирской побудки.
Первым отозвался Руслан:
– Конечно, принимаем, командир! По минному полю покатал, да еще обратно привез. Настоящий джигит! Главное, чтоб удача была за ним. У нас, осетин, говорят, дуб свой рост не спеша набирает.
– Берем, берем, – прогудел Кирилл, влепив финку в ствол обугленного дуба. – Нам таких безбашенных как раз и не хватало! Но только, чтоб выжить в бою, Саня, одной дури да удали мало. Еще башкой соображать надо…
Выслушав парней, Родин подвел итог разговора:
– Видишь ли, товарищ Деревянко, ты, конечно, назначен на должность вышестоящим командованием, но главное, что сейчас твои боевые товарищи оказали тебе доверие. И ты должен его оправдать и не подвести. В бою мы все как один кулак. Один – за всех, и все – за одного! Как говорил Александр Василевич Суворов, «сам погибай, а товарища выручай!» А чтоб не погибать, чтоб не подбили, ты должен по полю боя метаться как волчара на охоте: от укрытия до броска на цель.
Глава пятая
Теперь, после посвящения в члены экипажа Александра Деревянко, Ивану оставалось выполнить приказ: доставить донесение комбата в штаб бригады. Вот там он и встретил ее впервые. Родин выполнил поручение, передал пакет, расправил привычно складки под ремнем на гимнастерке. И… увидел сначала ее глаза, озорные, горящие, с ироничным прищуром. Слово «споткнулся» тут не подходит – Родин вдруг ощутил, что ему надо замедлить разгон в сторону 1-й танковой роты. Девушка была просто совершенство: пилоточка чуть сдвинута, вздернутый носик, перетянутая ремешком изящная талия, короткие сапожки, погончики рядового… Нет, армейская форма совершенно не скрывала и не умаляла ее красоты. Но стоять с оглушенным видом, терять ту короткую связь, когда они встретились глазами, значит, уже не вернуть эти мгновения.
И он сказал первое, что пришло в голову: «Вы любите полевые цветы?» Иван понимал, симпатичной шатенке часто приходится слышать комплементарные притязания многочисленных армейских нахалов, плоские шутки, заигрывания изможденных войной сердцеедов, покровительственные намеки начальства. И уже готов был услышать, типа, не люблю, когда задают вопросы, не относящиеся к службе. Но она ответила просто: «Да, люблю…»
А цветы… Их было целое поле, огромное до горизонта, природа-матушка расстаралась почти всеми красками радуги, их неброская красота звала и манила… Протяни ладони и собирай в охапку.
Но это поле было минным. Не до горизонта, конечно, но прямо перед передним краем.
И торчали предостерегающие таблички с пририсованным черепом с костями – привычно-уродливая примета войны.
«Вы подождете? – хитрые бесенята заиграли в глазах Ивана. – Я мигом, одна нога здесь, другая – там!» Для минного поля прозвучало двусмысленно.
«Вы с ума сошли! – она на самом деле испугалась, когда Иван, махнув рукой, неторопливо пошел за цветами. – Там же мины!!!»
«Я заговоренный! – весело ответил Иван. – А даже маленькая мечта дамы для меня – закон!»
«Я вас ни о чем не просила, вернитесь, сумасшедший!» – она чуть не пальцы ломала от ужаса и бессилия. И даже хотела побежать за чокнутым лейтенантом, но сдержалась, и не из-за страха. Не пристало приличной девушке в звании рядовой у всех на виду гоняться по полю за офицером.
А Иван уходил все дальше, по траве, и казалось издали, что он уже не касался земли, воспарил. Сердце бедной телеграфистки сжалось, как птичка, угодившая в силок. «Господи, псих ненормальный, вернись…» – шептала она, понимая, что, если лейтенант подорвется прямо сейчас, на ее глазах, она не переживет, хоть самой бросайся на мины. И кляла себя, что ее бездумный ответ будет стоить жизни этому юноше-романтику.
Так он дошел до девственно-чистого, не тронутого колесами и гусеницами поля. Иван, зажмурившись, наклонился и самозабвенно вдохнул терпкий запах разнотравья: ромашки, дербенника, бузульника, васильков, полыни и еще многих других, белых, фиолетовых и желтых. «Эх, лечь бы сейчас в эти травы
