лестницам на каменное дно старой шахты.
Снизу, из темного зева, несло затхлым воздухом. В дощатой стенке, отгораживающей бадейное отделение, зияли проеденные гнилью дыры. Веня с опаской прижимался к лестнице, скользя у этих черных гигантских зрачков смерти. Полетишь — не уцепишься.
Все громче становился шепоток текучей воды. На бревенчатых стенках клети появились сгустки слизи; словно черные, фиолетовые и желтые медузы сидели на срубе.
Наконец спустились вниз. В призрачном свете лампочек все четверо — в резиновых сапогах, брезентовых штанах и робах, в текстолитовых касках — были схожи, как близнецы.
— Ну вот что, — обследовав все кругом, сказал Никодим Авраамович. — «Сам-нижний» [2] завален. Пойдем сначала по бедрагу[3]: воды немного.
— А с другого ствола? — спросил Афоня.
— Другой ствол забит породой. Проверено уже.
Тронулись. По каменистому дну бедражного штрека бежал неглубокий ручеек, по щиколотку заливая сапоги. Веня, хоть ему и приходилось как-то работать в шахте, слегка оробел в гулком коридоре. Но он одолел испуг, представив себе целичок, густо заполненный песчинками золота.
«Вот пробьют выход к целичку, — рассуждал он, — и стану спускаться туда по ночам, мыть золотишко для Эмика. С другими старателями не буду связываться. Мало ли что случится. И доход делить нет нужды…»
А доход немалый!
Надежда — но только иного свойства, лишенная тревожной алчности, — вела и Никодима Авраамовича. Он тоже мечтал о небывалой находке и знал, что старая шахта не обманет его предчувствий.
За последний год бригадир сильно сдал. «Возможно, — думал он, — придется скоро оставить горняцкую работу». Детей у Никодима Авраамовича не было, и ему обидно было думать, что вот уйдет он вскоре и память о нем заглохнет. Ему хотелось оставить после себя какую-то зарубку, какой-то след, который был бы виден тем, кто останется жить после него. В годы войны на деньги, пожертвованные бригадиром, был выстроен танк. Но с тех пор прошло много лет, танк, наверно, был переплавлен, исчез.
Что танк! Вот выстроить бы дом, которому суждена долгая жизнь, выстроить бы детсад, или ясли, или школу, и чтоб на стене была маленькая табличка: мол, выстроен на средства бригадира Седых Н. А. У Никодима Авраамовича уже были припасены деньги для такого дела, но изрядной суммы еще не хватало.
— Вот здесь, — сказал Никодим Авраамович, останавливаясь и переводя дыхание.
Все четверо посветили наверх фонариками. Потолок как будто расступился над головами. Бедражный тоннель в этом месте соединялся со штреком. И это был единственный путь к целику.
Старатели полезли наверх и оказались в штреке. Через минуту пришлось уже ползти. Огнива — бревна, на которые опирался свод, — оказывается, лопнули, и порода осела, ломая стойки.
— Такова старательская доля, — сказал бригадир, подбадривая остальных, — лежа ходим, лежа стоим, лежа работаем!
Вьюнами они скользили в узком коридоре. Земля сжимала тело со всех сторон, каски то и дело глухо стучали о выступы бревен. Веня Лисков полз вплотную за Колобковым.
Неожиданно проход расширился, открыв участок с хорошо сохранившимся креплением.
— Еще десяток метров, — сказал бригадир.
Из широкого коридора, скобля брезентовыми спинами трухлявую древесину, поползли в рассечку — узкий ход, идущий в сторону от штрека. Наконец очутились в старом забое.
Здесь, преграждая выход к нетронутому золотоносному пласту, лежал округлый, словно колпак дота, валун.
Никодим Авраамович постучал кайлой по камню.
— Эге, «бухтит»!
Действительно, звук от валуна шел не звонкий, как это бывает, когда камень цел, а глухой, съеденный. Валун уже дал трещины. Через три часа, орудуя обломком бура и кувалдой, старатели развалили валун на части.
Никодим Авраамович с профессорской задумчивостью осмотрел обнажившийся «лоб» забоя.
— Вишь ты, надо верхом идти, там — целик.
Сняли старые огнива, стали выбирать грунт сверху, чтобы пойти над скальным основанием. Бригадир бросил в ендовку — железный ящичек — с пол-лопаты глинистой, тяжелой породы. Посветил фонариком:
— Смотри-ка, густо «значков»! Богатейшая была шахта!
В ендовке поблескивали тусклые словно кусочки меди, золотинки. Бригадир высыпал ендовку в деревянный лоток. Взглянул на Веню:
— Пойдем промоем золотишко.
В штреке, в широкой выбоине, скопилось озерцо мутноватой воды. Бригадир погрузил лоток в лужу, стал покачивать его из стороны в сторону. Вода смывала песок, а тяжелые золотинки постепенно уходили вглубь, на дно лотка.
Наконец в лотке осталась лишь медно-серая тяжелая груда. Никодим Авраамович, выполняя извечный старательский ритуал, достал из кармана железный совочек, пробирку с ртутью. Высыпал в совочек остатки с лотка, туда же вылил ртуть.
Серебряные шарики тотчас жадно набросились на золото, впитали его, образуя один блестящий ком. Бригадир подержал совочек над свечой — ртуть ежилась, испарялась на глазах.
Никодим Авраамович сдул с горячего совочка шлихи — разную примесь, и на совке осталась щепотка чистого золота.
— Неплохо, неплохо, — буркнул старик.
Лисков с трудом удержался от крика восторга. «Неплохо!» Да это просто редчайший песок! Ай да Кодя-фарт!
В голове у Вени словно бы кто-то со щелканьем завертел рукоятку арифмометра. Запрыгали цифры. В лотке — одна ендовка, пятьдесят ендовок — кубометр. Ежели за ночь промыть два-три кубометра россыпи…
— Ну, что ты остолбенел: золота не видел? — сурово спросил Никодим Авраамович. — Давай за работу, крепление подводить.
Через два часа подвели новое крепление, чтобы не завалилась порода во время взрыва.
Лисков молча наблюдал за уверенными и точными движениями Колобкова. Тот достал из сумки завернутые в вощеную бумагу цилиндрики детонита. Длинным, похожим на шило, медным стержнем выдавил отверстия, вставил капсюли. Шпуры, пробитые в забое, темнели, как гнезда стрижей на речном берегу. Колобков заложил детонит в шпуры и забил отверстия пыжами.
Бикфордовы шнуры свисали червячками. Колобков все с той же угрюмой сосредоточенностью профессионального взрывника отрезал от мотка бикфордова шнура затравку, чиркнул спичкой. Затравка зашипела, легкий дымок пополз по ней. Колобков поднес затравку к первому шнуру.
— Уходить! — скомандовал бригадир.
Веня первым юркнул в нору, отполз на безопасное расстояние, притаился за выступом. Колобков взглянул на часы.
— Считать взрывы, — сказал Никодим Авраамович.
Четыре раза треснуло сухо и резко, моргнули лампы, горячий воздух ударил в уши, и тотчас кисло и едко запахло порохом.
Они подождали, пока шахта не впитает дымный и пыльный воздух, и вернулись в забой. Он был завален породой.
— Откатывайте, ребята.
Лисков взялся за ковшовую лопату. Уже спустя несколько минут руки онемели от непривычной работы, тело стало чужим и липким.
— Не так бросай! — коротко сказал бригадир. — Не «с пуза», а с колена.
Он показал, как держат лопату. Веня, повернувшись боком, тоже выставил вперед ногу, как фехтовальщик. Лопата будто легче стала. Ухарски крякнув,
