Комната оказалась идеально квадратной. Здесь хранилась обширная коллекция огнестрельного оружия Спарки. На полу стояла спортивная сумка. Спарки открыл ее.
– Все стволы чистые. Ни тебе серийных номеров, ни тебе темного прошлого. Тут на любой вкус подобрать можно.
Валентайн опустился на колени и осмотрел богатства Спарки. Посеребренный «Мак II», «Кобрей», «Тек-9», «Кольт» сорок пятого калибра с лазерным прицелом как у Бака Роджерса,[7]«Рейвен» двадцать пятого калибра, а на дне сумки – «Узи-9», укороченный и удобный в обращении вариант автомата «Узи».
– Мой любимец, – признался Спарки.
Валентайн поднялся.
– Мне нужен такой, который можно держать в кармане пиджака. Маленький, но убойный.
– А, ты про малютку «Глока», – догадался Спарки. – Выходное отверстие с кулак.
– Вот это мне подойдет, – согласился Валентайн.
Повернув кресло, Спарки взял «Глок» с полки и поднес к свету. Это был маленький пистолет с любовно отполированным стволом. Он повертел его в руках и протянул Валентайну. Тот потянулся за бумажником.
– Он твой, – отрезал Спарки.
– Он ведь и мне другом был.
Валентайн убрал «Глок» в карман.
– Он всем был другом, – напомнил Валентайн.
4
Джерри
Следующим утром Валентайн проснулся в семь часов. Солнечный свет бил в окна его номера в мотеле. Завернувшись в одеяло, он распахнул окно и уселся на стул, слушая, как волны бьются о берег, и вспоминая, как они с Дойлом часто после смены гуляли по пляжу. Иногда сбрасывали обувь и опускали ступни в воду – два полицейских расслаблялись после рабочего дня. Воспоминание обострялось оставшимся со вчерашнего дня привкусом сигареты во рту. Он отругал себя за то, что выкурил ее.
На завтрак Валентайн доел остатки еды, взятой накануне на вынос в китайском ресторане. Из чувства ностальгии он выбрал убогий мотель на Пасифик-авеню – «Дрейк». Удобства в номере, номера сдаются на сутки, на неделю, на месяц; «Эйч-би-оу»[8]и «Шоутайм»;[9]собак держать запрещается. Что еще нужно человеку?
В дверь постучали громко и яростно. Взяв «Глок» с тумбочки, Валентайн опустил его в карман пальто, висевшего в стенном шкафу. Потом пошел к двери в одеяле, свисавшем с плеч.
В глазок он увидел своего сына. Его волосы были припорошены серебряными снежинками. Внешне они очень напоминали друг друга, но на этом все сходство и заканчивалось. Валентайн отошел от двери и спрятался в туалете. Стук продолжался.
– Да ладно тебе, отец, – мычал за дверью сын. – Я ж видел, как ты в глазок на меня пялился.
– А кто это?
– Джерри.
– Какой еще Джерри?
– Джерри, твой гребаный сын. Кровиночка твоя. Плод чресел твоих.
Валентайн открыл дверь. Джерри улыбнулся, протянув руку. На нем был траурный костюм-тройка и галстук. Бесившая Валентайна маленькая сережка пропала, к тому же он сбрил щетину, которую называл бородой.
– Похороны прошли вчера, – сообщил ему Валентайн.
Джерри рыдал всю дорогу от Нью-Йорка. По крайней мере, он так сказал. Дойл был ему как родной дядя, Гай и Шон как братья, а Лидди – вторая мать. Послушать его, так он как будто все выходные проводил у них в доме, а не с обкуренным отребьем, столь ярко запечатлевшимся в памяти Валентайна.
– Так как же ты узнал, где я? – спросил он, когда они ели блины в «Айхопе»[10]на той же улице.
Сын скривился, с его губ упала капля кленового сиропа.
– Мне просто любопытно, только и всего, – пояснил Валентайн.
Джерри продолжал жевать, нахмурив лоб. В ресторане было пусто, все сидели дома из-за снегопада. В кухне по радио пел Синатра, любимый сын Нью-Джерси.
– Хочешь, чтобы я сам догадался? – уточнил Валентайн.
– Ну попробуй.
– Тебе Мейбл сказала. Я не дал Мейбл своего номера, но звонил ей. А поскольку у нее есть автоматический определитель номера, она наверняка его записала. Ты позвонил, она продиктовала его тебе. Вот так!
– Ну давай, возбуждай дело федеральной юрисдикции, – агрессивно огрызнулся сын.
– Мог бы мне на сотовый позвонить.
– Хотел сделать сюрприз.
– Ненавижу сюрпризы.
– Даже если это я?
«Особенно если это ты», – чуть не выпалил Валентайн.
– Знай я, что ты так любишь Дойла, я бы тебя позвал. Но если мне не изменяет память, в прошлый раз, когда к нам заходил Шон, ты расквасил ему нос.
– Но я все равно хотел бы выразить соболезнования, – настаивал сын. – Слушай, а ты этот бекон будешь есть?
Валентайн взглянул на отвратительные полоски на своей тарелке. Во время последнего медосмотра врач услышал свист у него в горле и заключил, что сонная артерия закупоривается. Когда-нибудь ее нужно будет прочистить. Что, в общем-то, не страшно, вот только у двух процентов пациентов на операционном столе случается сердечный приступ, и они не выживают.
– Ты что, еще не наелся?
Джерри снова нахмурился. Валентайну никогда не удавалось заставить его признать что-либо, даже сегодняшний день недели.
– Наелся, – буркнул сын.
– Тогда зачем тебе мой бекон?
– Просто не выбрасывать же его.
– Ты по-прежнему посылаешь деньги голодающим детям Африки?
– Ну, папа, ради Бога…
Официантка бросила чек на столик, потом зло зыркнула на Валентайна. Она топталась за кассой, подслушивая. Наверняка догадалась, что они отец и сын, и нарисовала себе портрет Валентайна как чокнутого папаши, издевающегося над отпрыском.
Валентайн достал бумажник.
– Сотню разменяете? У меня меньше нет.
– Эй, Гарольд, – заорала официантка в кухню, – не разменяешь сотку, тут к нам Дональд Трамп[11]заглянул.
