ей встревоженным. И Маришка нахмурилась, вглядываясь в его нечёткую фигуру, укрытую полумраком.
Он вслушивался в тишину.
Она тоже заставила себя напрячь слух. Но сумела услыхать только прерывистое Настино дыхание. И больше ничего.
Неровное дыхание и стук ставней где-то снаружи. Ритмичный и размеренный. На улице снова разгулялся ветер. Заставлял ставни трепетать. Тук. Тук. Всего лишь едва различимый стук, раздающийся откуда-то там, снизу. Далеко.
– Во флигель! – Белёсые кудри Александра ярко блеснули в лунном луче, прежде чем тот скрылся во тьме.
«Не ставни…» – запоздало мелькнуло в Маришкиной голове.
Приютские бросились следом. Вниз по лестнице, затем направо, в ложу-галерею, где в стене чернела точно такая же арка, что и этажом выше. На повороте в крыло подол школьного платья захлестнулся вокруг лодыжек и чуть не стреножил Маришку. Пытаясь удержать равновесие, она схватилась за локоть подруги.
– Ох! – вырвалось у Насти.
– Ни звука! – шикнул Володя из темноты.
Маришка, согнувшись, оперлась о стену. Чтобы заглушить тяжёлое, сиплое дыхание, прижала ладонь к губам.
Стук.
Он был неспешный, чеканный. Стук каблучных набоек – вот на что это было похоже.
«Нечестивый подери!»
Кому-то ещё не спалось этой ночью.
Глухие и быстрые шаги сопровождались – теперь было отчётливо слышно – тихим стоном старых половиц. Каблуки стучали словно бы в самом сердце дома, и Маришке на миг показалось, будто звук этот раздаётся не откуда-то снизу, а прямо у них за спиной.
Чьи-то пальцы вцепились в плечо. Маришка дёрнулась, едва не взвизгнув.
Но скрытая темнотой рука лишь усилила хватку.
– Да тише ты! Это я. Хочу сосчитать, все ли здесь, – дыхание Володи всколыхнуло прядь, выбившуюся из-за уха. В тот же миг Маришка вернула её назад, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Ладонь приютского соскользнула с её плеча, и мгновением позже девушка услышала испуганный всхлип подруги. Шаркнули туфли. До Маришки донеслось встревоженное перешёптывание. Она наклонилась было вперёд, чтобы разобрать, о чём они говорят, но в тот же миг налетела головой на Настин лоб.
– Ох, Всевышние! – зашипела подруга. – Остог'ожнее! – она сделала паузу, судя по шороху, растирая ушибленное место, а затем прошептала: – Володя говог'ит, кого-то не хватает. Надобно сделать пег'екличку. Ну как обыкновенно. Снежный ком, поняла? «Здесь Володя, Настя, Маг'ишка, пег'едай дальше».
– Но мы же и так постоянно…
– Пг'осто скажи это!
Маришка поджала губы. Но без лишних препирательств сделала, как было велено.
В темноте зашелестели испуганные голоса. Один за другим, как падающие кости домино: «Здесь Володя, Настя, Маришка и Серый. Передай дальше… Маришка, Серый и Рита. Передай дальше… И Александр… И Андрей… Саяра… Варвара…»
Когда смолк последний, повисла пауза.
И в возникшей тишине эхо шагов раздавалось оглушительно близко.
Конечно, одного не хватало.
И было ли удивительным, кого именно?
Нет.
Маришка обречённо прикрыла глаза.
«Проклятье…»
Из записей Маришки Ковальчик
Четырьмя годами ранее
Из дневниковых записей Маришки Ковальчик
«9 февраля
Ума не приложу, что надобно тут писать. Анна Леопольдовна – наша учительница грамматики – говорит: всем нам непременно следует пробовать вести записи. Оставить свой след в истории, послание. Вот они мы, жили здесь тогда-то, на этих самых землях и говорили на том языке, на каком говорим.
Я думаю, это глупости. Будто кто-то там через сотню лет станет читать то, что сюда понапишу.
Я долго откладывала. Но сегодня – сегодня мой день рождения. И я решилась. Собственно, потому-то я и решилась. Новый год – новая жизнь. Всё с чистого листа, ну прямо как этот, на котором пишу.
Мне исполнилось двенадцать. И нас сегодня ведут в город – на ярмарку. Не потому, что мне исполнилось двенадцать, разумеется – всем плевать глубоко. Просто мы вели себя сносно, а в городе ярмарка. Вот и всё.
Она началась неделю назад, а позавчера Варварин брат – он, кстати, в нынешнем году, слава Всевышним, уходит – раздобыл «Ирбитский ярмарочный листок». Это вроде газеты, просто печатается только в дни ярмарки. Оттуда мы узнали, что в этом году к нам прибудут заморские! Привезут жемчуга и шелка – да такие, каких мы и в глаза не видывали, даже на господарочках из попечителей.
Я толком и не успела прочитать объявления – Варвара выдрала газетёнку у меня из рук. Варвара – дрянь. Я её ненавижу, она мой самый главный враг. Не считая, конечно…
Мы вернулись с ярмарки.
Уф, ну теперь-то
Теперь я знаю, о чём могу написать. Со мной случилось… Я подробно всё тут напишу. Но мне сложно дума
Помимо прочего – мне удалось увидать театр! Правда, только через решетку полицейского дилижанса, но о том позже. Настоящий крепостной театр – вот что главное! Не какие-то там шуты-оборванцы. Говорят, играла сама Дуня Чекунова, но её я не увидала… А ещё я сделала кое-что очень-очень плохое. Мне так стыдно, что не могу ни сидеть, ни стоять. Всё тело огнём горит… Мысли путаются!
Ладно, надобно, наверное, начать с самого начала.
На улице был собачий холод. Вокруг всё белым-бело, даже и не угадаешь, что под сугробами уродливая разбитая дорога – я её ненавижу, потому что по ней водят каторжников и неверных. Хуже этого зрелища только казни. Нас постоянно посылают смотреть на казни, никак не возьму в толк почему?
Зиму я вообще-то очень люблю, но больше по душе глядеть на неё из окна. Приютский тулуп мне не по размеру, сильно жмёт в груди и плечах. Он короче, чем нужно, и когда ветер особо свирепствует и задирает юбку, мороз жжёт ноги сквозь чулки. Ужасно неприятно, а коли долго гуляю, становится даже больно.
Холодно мне было там до одури. Но предстоящая ярмарка заставляла обо всём позабыть. Когда нас выстроили у ворот, я потуже затянула платок на голове, так что он принялся кусать уши. И стала воображать, что сейчас не иначе как лето. Где-то я там слыхала, что такое может помочь. Но, честно говоря, это не сработало.
Только вывели нас за забор, и Володя принялся донимать меня. Нас много, учителю за всеми не уследить, вот он, гадина, и осмелел. Володя постоянно меня обижает. Я не нравлюсь ему, потому что не пляшу под его дудку. А он не нравится мне, потому что цыган, а все цыгане – неверные, воры, обманщики и душегубы!
Мы вышли за ворота, и он стал дёргать меня за тулуп и выкликать обзывательства – негромко, чтоб не привлекать внимания учителя. Но свора его всё прекрасно слышала. «Маришка – лгунишка!
