был просто гостем в чужой стране, не известным своими работами, но принятым благодаря рекомендациям Дэвида Юма. Они встретились на территории Кесне: в парижских салонах, где Кесне боготворили его культовые последователи, а Смит присутствовал, скорее всего, только для того, чтобы послушать. Непонятно, как Смит, чей французский был нестабилен, мог внести большой вклад, когда вокруг него столько людей говорили одновременно на идиоме , которую он понимал лишь в общих чертах. Как бы трудно это ни было представить - настолько высока сегодня репутация Смита - Смит мог вообще не выступать в салонах.
Рикардо начал писать о политической экономии, читая Смита и делая заметки о "Богатстве народов". На протяжении всей своей жизни он оставался под влиянием Смита; можно даже сказать, что он написал "Принципы" с идеей исправить Смита там, где тот ошибался. В свою очередь, заметки Маркса по "Принципам" Рикардо столь же обширны. В "Теории прибавочной стоимости", которая является четвертым томом "Капитала", десять из двадцати двух глав, или более семисот страниц, посвящены Рикардо и рикардианским социалистам. Фактически, присутствие Рикардо ощущается на протяжении всего "Капитала". Не будет преувеличением сказать, что ни один экономист не повлиял на развитие мысли Маркса больше, чем Давид Рикардо.
Был еще Парето, чья первая книга по политической экономии "Социалистические системы" была написана с критикой социал-демократов того времени и несогласием с некоторыми основными идеями Маркса. Парето, однако, не был таким антимарксистом, каким его иногда изображают. Временами он очень хвалил Маркса и соглашался с ним в том, что классовая борьба была главной, а возможно, и основной движущей силой экономической и политической истории. Но он не соглашался с Марксом по многим другим пунктам, включая трудовую теорию стоимости Маркса и его веру в то, что при социализме общество будет бесклассовым.
Таким образом, можно проследить четкую нить через первых пять авторов, которых я рассматриваю, начиная с Кеснея в середине восемнадцатого века и заканчивая Парето в начале двадцатого. Шестой автор знаменует собой перерыв в родословной. Возможно, между Парето и Саймоном Кузнецом прошло слишком много времени, которое включало две мировые войны. Работы Кузнеца носили ярко выраженный эмпирический характер, и у него не было много (или почти ничего) общего с Рикардо или Марксом. Не было у них с Парето и других общих черт, кроме озабоченности межличностным, а не классовым неравенством и опоры на эмпирические методы. Теория распределения доходов Кузнеца была интуитивной и индуктивной теорией, которая мало чем была обязана его предшественникам в политической экономии. Теория модернизации и структурных изменений, лежащая в основе работы Кузнеца, может быть лишь смутно связана со стадиальными теориями развития Смита или Маркса. Взгляд Кузнеца на изменения был скорее экономическим, чем социальным или политическим.
Разные голоса, разные стили
Каждый из изученных здесь авторов также обладает особым стилем письма и подходом к рассматриваемым темам. Здесь, в Прологе, можно сделать то, что не сделано в отдельных главах: представить эти разные таланты и манеры бок о бок для сравнения и сопоставления.
Стиль Кеснея мутен и еще больше усложняется его многочисленными числовыми ошибками. Его читатели часто испытывают чувство некоторой разочарованности, когда он ставит вопрос, ответ на который кажется дразняще близким, только для того, чтобы раз за разом откладывать его получение с помощью сложных числовых примеров или странных (с точки зрения сегодняшнего дня) отступлений. Возникает ощущение, что вы путешествуете по привлекательному интеллектуальному ландшафту, а удовольствие от него портят повторы, противоречия, ошибки и многоточия. Гримм считал, что труды Кесне были намеренно неясными: "Господин Кесне не только неясен по своей природе; он неясен систематически, и он считает, что истина никогда не должна быть сказана ясно". В конце концов путешествие превращается в долгий, трудный путь. Выявляются необычные связи между явлениями и фактами, некоторые из них необычайно прозорливы и современно звучат, только чтобы быть "отмененными" другими утверждениями, удивительно старомодными и взятыми прямо из арсенала идей XVIII века. Можно легко спуститься в кроличью нору работ Кесне (и многие так и сделали), пытаясь понять логику его аргументов, продираясь сквозь чащу технических ошибок. Я всегда считал, что Кесне должен привлекать особую группу экономистов-мазохистов, которые становятся одержимыми исправлением его ошибок, в один прекрасный день делая шаг вперед в понимании этого сложного человека и его последователей, чтобы на следующий день отступить почти на столько же. Если они и приходят к цели, то только после долгих лет путешествий и мучений.
Стиль Адама Смита совершенно иной. Контраст между сложным, блестящим и порой запутанным умом Кеснея и язвительным, остроумным и простым умом Адама Смита поразителен. Это единственные два писателя из шести, представленных в этой книге, которые встречались лично, но остается только удивляться, как они общались между собой. Как я уже сказал, вероятно, не слишком много. Многие утверждают, что влияние Смита на экономику и социальные науки во многом объясняется его писательским мастерством, благодаря которому даже логические ошибки и противоречивые утверждения можно не заметить при первом прочтении. Следует признать, что "Богатство народов" плохо организовано и имеет свои очень утомительные и повторяющиеся части (в том числе очень длинную главу о земельной ренте в первой книге, обширное обсуждение финансовых манипуляций во второй книге и раздел, посвященный тонкостям правил британского обычая, в четвертой книге). В целом, несмотря на неуклюжую организацию, это очень хорошо написанная книга, и тот факт, что Смита так часто цитируют в самых разных контекстах, не случаен. Это свидетельство его стиля, его поразительных аналогий и универсальности его знаний.
Безудержное цитирование избранных строк из "Богатства народов", однако, идет в ущерб пониманию. Нередко предложение Смита цитируется с одной целью (что, казалось бы, вполне соответствует самому предложению), но любой, кто прочитает его в оригинальном контексте, увидит, что Смит имел в виду нечто совсем другое. Понимание или непонимание Адама Смита, а также использование отдельных цитат для обоснования своей позиции приобрело статус кустарной промышленности; это началось почти сразу после его смерти. Я принимаю участие в некоторых из этих споров, утверждая, что "Теорию нравственных чувств" и "Богатство народов" следует различать не по времени их написания, а по цели и аудитории, которую имел в виду Смит. (я не утверждаю, что это оригинальная позиция, но трудно иметь оригинальную позицию, когда речь идет о Смите). Этот аргумент представляет не просто антикварный интерес - он имеет важные последствия для нашего восприятия Адама Смита как экономиста, занимавшегося проблемами неравенства.
Стиль Рикардо все же отличается. Это математика, написанная без математических символов.
