и это, конечно, коренное отличие от России – существует относительно независимая судебная власть, созданная еще в XIX веке по образцу наполеоновской Франции. Она служит предметом национальной гордости. Авторитарные лидеры Египта не решились ее уничтожить. Поэтому иногда отказы КПП удавалось оспорить в суде. Однако важнее другое. Именно независимая судебная система в течение десятилетий блокировала широкое распространение прямых электоральных фальсификаций в Египте. Оппозиционерам было трудно попасть в избирательный бюллетень, но если они туда попадали, то могли добиться победы по относительно честным правилам.
Еще более важную роль в поддержании честного подсчета голосов независимая судебная система всегда играла в другой стране с электоральным авторитарным режимом – Сингапуре. Существование этой системы стало, по мнению многих, одним из важных источников «сингапурского экономического чуда», потому что без независимого суда нет гарантий прав собственности, а без твердых прав собственности частная инвестиционная деятельность теряет смысл. Сингапурские суды стояли на страже честного подсчета голосов. Отсутствие фальсификаций на выборах признают и международные наблюдатели, и сингапурская оппозиция.
Однако суды действуют по закону, а регулирующие политические законы принимал подконтрольный режиму парламент. Избирательное законодательство Сингапура ставило оппозицию в такие условия, при которых ее шансы победить на выборах были ничтожными. Во-первых, в Сингапуре очень жесткие законы о диффамации (распространении порочащих сведений), чиновники любят судиться, а суды всегда готовы признать диффамацией любое оппозиционное высказывание. Выплатив пару штрафов, каждый на сотни тысяч долларов, оппозиционеры просто выпадают из политики. Но не обходится без проблем и в тех случаях, когда какой-нибудь бизнесмен не участвует в политике, однако дает деньги на оппозиционную деятельность. Так получается, что через некоторое время этот бизнесмен оказывается замеченным в экономических преступлениях, обычно – в уклонении от уплаты налогов. Результат тот же: банкротство и уход из политики.
До умеренной либерализации, на которую режим пошел лишь в последние годы, честные сингапурские выборы проходили так. Избирательная кампания назначалась всегда неожиданно и длилась девять дней. В течение этого срока каждая из партий получала возможность в течение 4–9 минут изложить свою программу по телевидению. Других возможностей нет, потому что политически независимые СМИ в Сингапуре отсутствовали. Митинги тоже были запрещены: любые публичные собрания от пяти участников требуют разрешения полиции. А поскольку большого числа желающих стать оппозиционными политиками в Сингапуре не было, то не было и оппозиционных кандидатов на большинство мест. В значительной мере правящая партия выигрывала выборы по умолчанию, за отсутствием конкурентов.
«Меню манипуляций», как бы оно ни было устроено в конкретных случаях отдельных стран, обычно позволяет авторитарным режимам легко пережить выборы. Ли Моргенбессер и Томас Пепински [2019] эмпирически показали, что «опрокидывающие» выборы, на которых автократы терпят поражения, почти всегда являются кульминацией, а не причиной демократизации. В частности, выборы обеспечивают удобный путь отхода от власти для тех автократов, которые уже проиграли борьбу за политическое выживание. Подробнее на этом я остановлюсь в третьей главе книги.
Следует отметить, что в истории были примеры стран, которые сохраняли демократию вопреки тому факту, что власть подолгу не менялась путем выборов. Таких примеров немного. Прежде всего, это Индия (до 1977 года), ЮАР, Ботсвана. Откуда там взялась несменяемость власти, понятно: Индийский национальный конгресс, Африканский национальный конгресс в ЮАР, Демократическая партия Ботсваны завоевали лидирующие позиции в борьбе против колониализма или апартеида. Эта борьба дала им и колоссальный политический авторитет среди избирателей, и ведущие позиции в органах власти, созданных после победы. Такого рода ресурсы не вечны. Как показал опыт Индии, они постепенно рассасываются. Но на это нужно время.
Есть и другой пример. Это Япония, где Либерально-демократическая партия (ЛДП) почти непрерывно находилась у власти с момента создания в 1955 году до недавнего времени. При этом до 1993 года у нее всегда было парламентское большинство. В авангарде освободительного движения ЛДПЯ не стояла. Она возникла путем слияния двух консервативных партий, в первые послевоенные годы ожесточенно боровшихся друг против друга. В основе уникального японского опыта лежит то обстоятельство, что из довоенного периода Япония унаследовала иерархически организованный, чрезвычайно глубоко укорененный правящий класс. Практика показала, что искусственно разделить этот класс на партии, противопоставив их друг другу на политической арене, было слишком опасно. Конфликты заходили так далеко, что само дальнейшее существование этого класса оказалось под вопросом.
Поэтому японская демократия пошла по пути внутрипартийного соревнования. С момента возникновения ЛДП состояла из трех фракций, которые и чередовались у власти в Японии. Борьба между ними необязательно носила скрытый, «аппаратный» характер. Во многом это была открытая политическая конкуренция. В течение большей части послевоенного периода в Японии использовалась чрезвычайно редкая избирательная система, «единый непереходящий голос», которая позволяла кандидатам от одной партии реально конкурировать между собой. И надо констатировать, что в течение всего периода, когда ЛДП правила в Японии безраздельно, премьер-министры страны менялись гораздо чаще, чем в большинстве других демократий. Японская политика и по сей день остается одной из наименее персонализированных в мире.
Причина к тому, чтобы все-таки считать такие режимы демократическими, проста: там не было ни одного из перечисленных выше правовых и политических ограничений, пунктов «меню манипуляций», которые исключали бы победу оппозиции на выборах как возможность. Тщательно проанализировав каждый из этих случаев, можно заключить, что правящие партии побеждали на выборах просто потому, что пользовались устойчивой поддержкой избирателей. Более того, причины такой устойчивости их предпочтений довольно очевидны.
2.1.2 Типы авторитаризма
Недавний поток эмпирических исследований авторитаризма, инициированный основополагающим исследованием Барбары Геддес [2003], фокусируется в первую очередь на тех разновидностях автократий, которые можно непосредственно наблюдать в современном мире. Таким образом, классификации авторитарных режимов, преобладающие в современной науке, являются эмпирически ориентированными. Они не основываются на теоретической дедукции.
Геддес выделяет три основные категории: партийные режимы, военные режимы и персоналистские режимы. В классификации Акселя Хадениуса и Яна Теорелла [2007] категория персоналистского режима отсутствует и включены категории однопартийных автократий и многопартийных автократий. Беатриц Магалони и Руфь Кричели [2010] следуют той же линии, проводя различие между однопартийными и доминирующими партийными режимами. Они добавляют категорию монархии. Эта категория также фигурирует в классификации Наташи Эзроу и Эрики Франц [2011], которые подчеркивают, что многие авторитарные режимы являются «гибридными» в том смысле, что они сочетают в себе определенные характеристики двух или даже нескольких основных типов авторитаризма.
Далее я использую термины «партийные режимы», «военные режимы» и «монархии». Категории персоналистских и гибридных режимов заслуживают особого теоретического рассмотрения. К ним мы еще вернемся. Три категории, обсуждаемые на данном этапе моего исследования, интуитивно очевидны в том смысле, что отнесение отдельных случаев к этим категориям часто, хотя и необязательно, не представляет особых эмпирических трудностей. Они сочетают в себе достоинство эмпирической адекватности с еще более
