называть отцом Люси) он привел в порядок. И тогда же, на кладбище, твердо (как будто давал слово) решил выкупить хату, сколько бы ни запросили за нее наследники…
— В общем, пока вы, любезные Валентин Михайлович и Илья Савельевич, услаждали друг друга доверительной беседой, мы с Борисом приняли роковую купель, — пошутил Дозморов.
Илья Савельевич, вспомнив, что так и не ответил на сделанное ему предложение, сразу потух.
Помолчал и Вожжов, прижигая спиртом оцарапанную руку.
— Вы сказали, пропадает старое русло, — обратился Дозморов к Илье Савельевичу. — А раньше?
— Раньше речники пользовались обоими рукавами Дона, — охотно пояснил Илья Савельевич. — Хотя уже при моей памяти по этому руслу пассажирские редко плавали. Последний пароходик и помню… — Он помолчал, вспоминая: — Лет двадцать назад. Примерно в это же время года… А на другое утро — бакены убрали… Да, тогда.
— Хронолог, — то ли с осуждением, то ли с одобрением промолвил Вожжов.
Илья Савельевич уже ничего не слышал…
Конечно, это было в шестьдесят третьем. В отпуск он также пошел не в июле, а в августе и был доволен. Жена недавно родила, и сентябрь — разгар заготовок на зиму — он предполагал побыть с нею. Но Илью внезапно отозвали на сельхозработы. Он возражал, ссылаясь на жену и ребенка, но парторг факультета напомнил молодому — по стажу и по возрасту коммунисту — о партийной дисциплине.
Телефонная связь была сплошной мукой. Приходилось долго звонить на коммутатор, оттуда заказ поступал в Ростов, и лишь спустя несколько часов соединяли с нужным городом.
Илья почти ежедневно сопровождал овощи на консервный завод и, пользуясь этим, звонил жене, подолгу просиживая в приемной.
Однажды его соединили быстро, но жены дома не оказалось. Дежурная телефонистка пообещала повторить вызов только в полночь, и он остался ждать… Знакомый еще по студенческой поре преподаватель предложил попытать рыбацкого счастья на Дону. У однокашника был свой старенький «Москвич», и Илья согласился, чтобы убить время… Увязался еще один — развязный, хотя и немолодой, учебный мастер. С ним товарищ и полез в воду, растянув ветхий бредень. Мужики коченели в уже холодной воде, а Илья чистил рыбу, терзаясь самыми нехорошими предчувствиями.
Перед заходом солнца, когда уже поспела уха, показался небольшой аккуратный пароход… Шел он медленно и близко к берегу. Ни в рубке, ни на палубе никого не было видно, лишь молодая женщина в тонкой вязаной кофточке стояча, облокотившись о поручень. Темно-каштановые волосы она собрала в тугой пучок. Такую прическу делала и жена Ильи, хотя ему больше нравилось, когда она заплетала косу.
И он вдруг загадал, что если женщина посмотрит на него, то у них с Машей и в дальнейшем всё сложится так же хорошо, как и раньше.
После встречи с Люсей он понял, что значат черствость и равнодушие. В женщине стал ценить не красоту, а сострадание и душевность… Такой он и встретил Машу, поначалу не ответившую на его внимание к ней. И тогда он рассказал ей про тот случай… Девушка всё поняла, проникнувшись к Илье чувством большим, чем уважение. Со стороны Маши это была еще не любовь, но уже её порог, через который они оба переступили с робостью, но без сомнения.
…И — женщина подняла голову… На берегу стояли трое, но темно-карие глаза смотрели на Илью. Он невольно шагнул следом — и подобие улыбки мелькнуло на её пухлых губах.
— Ничего казачка, — ухмыльнулся мастер и добавил такое, что Илья побрезговал есть с ним из одного казанка…
Тем временем Борис взял двустволку, направившись к камышам.
— Ты чего придумал? — строго спросил Вожжов.
Борис, ничего не ответив, сел в лодку.
— Тонуть будешь, хрен помощи дождешься, — зло выкрикнул Вожжов.
Был тот послеполуденный час, когда природа, прощаясь с жарким солнцем, еще не готова встретить вечер.
Тени от одиноких высоких деревьев казались поваленными телеграфными столбами, опутанными сверху мотками проволоки. Каждую веточку густых низкорослых вётел будто кто растеребил, и они бросали на землю сетчатую, дрожащую тень. Волна у берега почти не плескалась, ближе к середине течение шло как бы в обратную сторону, но у края острова круто смещалось к другому берегу, где два масличных деревца, отражаясь в быстрой воде, казались упруго натянутыми ветром парусами.
— Сожалеете о том времени, Илья Семенович?
Илья мог ожидать от Дозморова чего угодно, но только не такого вопроса.
— Кто́ о прошедшей молодости не жалеет? — вмешался Вожжов.
Полковник нисколько не внял его реплике.
— И «планов громадьё», и дерзновенные надежды, созвучные лозунгам тех лет… Не так ли?
Илья Савельевич не знал, насколько откровенным он может быть с Дозморовым.
— Вы имеете в виду пятьдесят шестой и последующие годы?
— Именно так… Это и моя молодость. Не намного ж я старше вас… Хорошо помню довоенное время. Прекрасно — пятидесятые, — едва заметно усмехнулся, — разумеется, вторую половину… Послевоенные годы, вплоть до смерти Сталина, почему-то смутно…
— Значит, не было существенных различий в до- и послевоенной поре?.. Естественно, в вашем восприятии…
Белясые ресницы Дозморова чуть вздрогнули и снова застыли.
— Пожалуй, вы правы.
— Когда же более качественно возводились стены и фундамент, о которых вы с гордостью упомянули, нелестно отозвавшись о кровле?
— Нельзя ли без сарказма, Илья Савельевич? Я понимаю, чего нам это стоило. Точнее, каких жертв и лишений… Но много ли мы выгадали, когда стали не укреплять, а раскачивать стены?
— В прошедшую оттепель?
— Так называемую… Хотя есть и другое определение: слякоть! Надеюсь, слыхали?.. Так вот, экономически мы ни в чем не продвинулись. Темпы прироста не шли ни в какое сравнение. Правда, после Хрущева дела обстояли тоже не блестяще. И это лишний раз доказывает: построенное, пусть и на костях, надежнее и долговечнее.
Вожжов, собирающий остатки пиршества, встрепенулся…
— Петр Первый разве не был жестоким? А Иван Грозный?
— Старая песня, — не удостоил его взглядом Илья Савельевич, продолжая спорить с Дозморовым. — Нам и не нужна была гигантомания цифр. Какие блага она принесла?.. А «слякоть» — как вы изволили заметить — дала народу пенсии, сокращенный рабочий день, повышение зарплаты… Э-э, что вас убеждать!
— Полеты в космос, голубые огоньки, целина, — загибал пальцы Дозморов. — Хорошее никто и не пытается отрицать… Но, сказав «а», необходимо выговорить и «б». При нашей системе это заведомо обречено… Тут уж что-то одно… Подобное решили не повторять… Хватит, поэкспериментировали…
— Кто решил? — запальчиво воскликнул Илья Савельевич. — Генштаб, Совмин или ваша всевидящая контора?
— Возобладала закономерность, а не чья-то ведомственная блажь.
Илья Савельевич, подогретый спором, отбросил всякую осторожность.
— Значит, гноить невинных в тюрьмах, драть в три шкуры налоги —
