совсем забыл, что мне с утра непременно надо купить эту маленькую штучку. (Вытаскивает из жилетного кармана обручальное кольцо.)
Морфи. Женишься на Джесси?
Смит. Да.
Морфи. Жаль. Она не будет любить меня.
Смит. Почему?
Морфи. Все жены моих друзей не любят меня. Я прохожу перед глазами их мужей как вечное воспоминание об ином, лучшем, холостом мире, а жены не любят этого. Ты ждешь ее?
Смит. Да.
Морфи. Я пойду.
Входит Джесси.
Джесси. Здравствуйте.
Морфи. Вы все не меняетесь,
Джесси. Ведь я вас знаю уже… (после паузы) пять лет.
Джесси. Слава богу.
Морфи. Ну, я пошел. Гарри, совсем забыл. Дай мне мелочи на такси.
Смит. Держи.
Рукопожатие.
Морфи. Доброй ночи. (Выходит.)
Джесси. Он по-прежнему вечно без денег. Ужасная жизнь. Что, посидим здесь?
Смит. Нет, поедем в клуб.
Джесси (смотрит на часы. На них без четверти двенадцать). Но ведь тебе в двенадцать к Макферсону. Ты не успеешь.
Смит. Да, да, верно. Посидим несколько минут здесь. Вот. (Достает кольцо.) Смотри…
Джесси. Вижу. Я очень счастлива.
Смит. Если бы ты знала, как я ночью нигде не мог найти себе места, оставшись один у дверей твоего дома. Почему ты не оставила меня у себя?
Джесси. Гарри, милый, ты же сделал мне вчера предложение.
Смит. Да, и ты приняла его.
Джесси. Да, и я приняла его. Я больше не твоя любовница, я твоя невеста. Я знаю, что ты скажешь: мы с тобой уже не мальчик и девочка. Верно. Но пусть будет хоть сейчас так, как я мечтала в юности. Эти кольца, и хлопоты, и поездки по магазинам, и только что купленный дом, в котором никто не жил до нас и порог которого я переступлю впервые, только приехав с тобой из церкви, – ты понимаешь меня?
Смит (взяв ее за руку). Понимаю.
Джесси. Нет, не до конца. Только такая старая грешница, как я, может с такой безумной силой захотеть вдруг совсем другой жизни. Наш дом. Наш… Пока ты будешь в России, я там все сделаю сама, своими руками. И когда ты вернешься, наш дом станет лучшим местом в мире для тебя, мой бродяга, мой молчаливый, мой седой, мой красивый. (Ерошит руками его волосы, целует его в голову. Смотрит на часы.) Тебе пора к Макферсону.
Смит. Нет, говори, говори еще, я успею.
Джесси. Быть вместе. Надеюсь, что бог меня не наказал и я еще не потеряла возможности иметь детей. И хоть несколько лет прожить, не кочуя по миру и не думая о деньгах.
Входит Гульд.
Гульд. Добрый вечер.
Джесси. Гарри, почему ты здесь? Макферсон через минуту ждет тебя у себя.
Смит. Да. Сейчас я ему позвоню. (Встает.)
Гульд. Ты что ему скажешь?
Смит (встречается глазами с Джесси. Долгое молчание). Сейчас я позвоню ему. (Выходит в вестибюль.)
Гульд. Он согласится?
Джесси. Думаю, да.
Гульд. В этом случае он пробудет в России три месяца. И две недели на перелет туда и обратно.
Джесси. Ну и что же?
Гульд. Я купил домик в Стамфорде. Сорок минут на машине отсюда. Тихо. Никого кругом.
Джесси. Очень рада. Но при чем тут я?
Гульд. В конце концов ваше семейное счастье устраивает не кто иной, как я, и, перед тем как погрузиться в него до конца, ты могла бы в ожидании мужа тряхнуть стариной именно со мной, а не с кем-нибудь другим. Это было бы только естественно.
Джесси. Со вчерашнего дня – нет.
Гульд. Джесси!
Джесси. Ни с тобой и ни с кем другим. Мы с ним заключили союз. Я знаю, как не хочется ему ехать. Но он идет на жертву ради меня. А я пойду ради него. Хотя, впрочем, если говорить честно, отказаться от тебя – это не такая уж жертва.
Гульд. Да, конечно. (Делает несколько шагов, прихрамывает более, чем обычно.)
Джесси. Не надо, Джек. Я знаю о версии с японским снайпером. Но ведь именно я была с тобой в машине, когда мы налетели на этот столб в Маниле. Ты уже забыл?
Гульд. Вот такой злой ты мне нравишься больше всего.
Джесси. Брось. Все равно больше никогда ничего не будет.
Пауза.
Как ты думаешь, Джек? Почему он так долго говорит с Макферсоном? Вдруг он… Нет, не может быть…
Гульд. Почему не может быть? С этим сумасшедшим все может быть.
Входит Смит.
Смит. Задержался? Бармен, три виски.
Гульд. Что ты сказал старику?
Смит (встречается глазами с Джесси, долго смотрит на нее). Что я сказал старику? Я сказал ему: да.
Занавес
Действие второе
Картина третья
Прошло четыре месяца. Лето. Новый загородный дом Смита. Большой кабинет. Письменный стол, несколько застекленных книжных шкафов, еще почти пустых. Несколько кресел, два низких столика, диван; на диване, среди подушек, кустарная русская баба – покрышка для чайника. Часть стены стеклянная, за ней – веранда. За столом Мег Стенли. Смит, расхаживая по кабинету, диктует ей.
Смит (диктуя). «Я бы не сказал, что русские вообще лишены способности улыбаться, но при слове „фашизм“ они сразу теряют всякое чувство юмора. Они слишком хорошо помнят, что это такое, гораздо лучше, чем мы.
С каким обидным удивлением они сто раз спрашивали меня, как могло случиться, что мы в Америке уже забыли об этом.
Глупцы те, кто думает, что русские не хотят сейчас войны только из-за своих потерь или из-за своих разрушений. Я был в Средней Азии, в цветущем маленьком городке, недалеко от Ташкента. Война не коснулась его. И среди людей, с которыми я говорил, я нарочно выбрал нескольких, которые ни по ком не носили траура. И именно из разговоров с ними я окончательно понял, что дело не в усталости или слабости – дело в психологии людей, которые, как и вся сегодняшняя Россия, не хотели и не хотят войны с нами вне зависимости от своей слабости или силы.
– Что вы думаете о возможности войны с нами? – спросил я у одного из них.
– Я думаю об этом только тогда, когда читаю то, что вы пишете в ваших газетах, – ответил он. И мне нечего было ему возразить». (Прервав диктовку.) Ну вот, Мег, записали?
Мег. Конечно.
Смит. На этом и кончим шестую главу. (Смотрит на часы.) Я, кажется, впервые в жизни точен, на горе себе. (Задумчиво.) Тридцатого все будет кончено…
Мег. Что вы, Гарри?
Смит. Ничего. Я просто говорю, что тридцатого июня все будет кончено. Все. (Обводит
