и созвал остальных стеклодувов: — Смотрите, люди, как работают эти маленькие пальчики… Я всегда говорил, что из Чезарины будет толк.
Какой это был торжественный день! Смуглые щёки Чезарины пылали. Не помня себя от радости, она возвратилась к своему табурету, взяла новую трубку. А что, если она попробует выдуть цветок? Конечно, это только мечта… Но попытаться-то она может?..
Девочка попросила у начальника цеха ключ от шкафа, бережно вынула стеклянный букет в вазе-дельфине и поставила его на столик возле себя. В лучах солнца, бившего в окна, маки и лилии заиграли и заискрились, как драгоценные камни. Чезарина, трепеща, смотрела на цветы: сумеет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь похожее? Сможет ли она работать, как отец? Хватит ли у неё сил, терпения, таланта?
Но в ту минуту, когда она взяла стеклянную массу, раздались голоса, и в цех вошёл синьор Казали с иностранцами. Управляющий сопровождал высокого вылощенного офицера-американца и угловатую нарядную девочку в очках.
— О, какие здесь делают красивые вещи! — воскликнула девочка оглядываясь. — Па, мы здесь накупим подарков для всех моих друзей, хорошо? — И она зашныряла по цеху, разглядывая стеклодувов, их разгорячённые жарой лица.
Рабочие с угрюмой насмешкой косились на американку в очках. Дядя Алатри, на которого она уставилась, не выдержал и сказал:
— Проходите, проходите, вы здесь мешаете, мисс.
Мисс, которую звали Флоренс, не поняла слов, зато поняла выразительный жест дяди Алатри и шмыгнула дальше. На глаза ей попалась Чезарина.
— Па, посмотри, здесь работает девочка, — позвала она отца.
Вдруг взгляд её упал на букет. Стеклянные цветы, пронизанные солнцем, казались живыми.
— Отец! — возбуждённо закричала Флоренс. — Отец, иди скорей сюда! Купи для меня этот букет. Нет, уж я его никому не подарю, я возьму его себе! И, пожалуйста, поскорей, а то здесь так жарко — ужас!
Чезарина давно уже тревожно следила за управляющим в американцами. Она не понимала, о чём они говорят, но сразу почувствовала к ним неприязнь. И вдруг она увидела руку девочки, протянутую к букету, и офицера, который вынимал бумажник.
— Не продаётся! — не своим голосом вскрикнула Чезарина и стала перед столиком, заслоняя собой букет. — Эти цветы не продаются!
Маленькая американка взглянула сквозь очки на управляющего.
— Что говорит девочка? — спросила она. — Я не понимаю.
Сконфуженный и злой, синьор Казали пробормотал:
— Девочка говорит, что не хочет продавать букет… Видите ли, мисс, это работа её отца, который погиб.
Офицер насмешливо скривил губы:
— Странно, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — неужели администрация не может заставить девчонку? Сказать ей, что она будет выброшена с завода, если не продаст свой букет, — и дело с концом…
Синьор Казали пугливо озирался. Он видел, каким огнём горят глаза рабочих.
Понемногу все в цехе бросили работу и теперь окружили управляющею и американцев. Между тем Флоренс теребила отца.
— Дай мне денег, па, я сама договорюсь с девчонкой, — сказала она. — Видишь? — Она раскрыла ладонь и показала Чезарине бумажки. — Вот они — деньги. Бери их и отлай мне букет.
Чезарина покачала головой. Американка вспыхнула:
— Вот бестолковая! Понимаешь, деньги, на них можно купить всё, что хочешь! — Она насильно принялась засовывать в фартук Чезарины зелёные бумажки.
Чезарина отбивалась, отталкивала её, но американке удалось-таки сунуть в карман девочки свои доллары.
— Теперь цветы мои! — с торжеством закричала она и потянулась за букетом.
Чезарина кинулась к вазе. Столик покачнулся. Раздался мелодичный звон — и во все стороны брызнули осколки. Великолепное произведение искусства Паоло Нонни лежало в тысячах цветных стёклышек на цементном полу.
Кто-то громко ахнул. Стеклодувы бросились к Чезарине. Девочка опустилась на колени, машинально подбирая осколки.
— Букет!.. — прорыдала она. — Папин букет!
Флоренс на секунду растерялась. Однако она тотчас же вздёрнула голову и громко сказала:
— Девчонка сама виновата — зачем упрямилась? Во всяком случае, мы можем не беспокоиться: ведь мы заплатили за букет.
К американцам подошёл дядя Алатри — грозный, взлохмаченный, похожий на старого, сильного сокола. За ним тёмной стеной встали рабочие. И столько ненависти, столько грозной силы было в глазах людей, что американец поспешно увлёк дочь к дверям. За ними мелкой трусцой семенил синьор Казали.
МАЛЬЧИК С СОЛЁНОЙ УЛИЦЫ
1
Когда соседи слесаря Мартинеца узнали, что его сын Хуан вернулся из больницы, все сбежались поглядеть на него. Прибежали и его друзья-ребята.
— Ух, какой ты стал тощий, Хуан! — сказала, сама худенькая и маленькая, Лолита. — Совсем как куриная косточка.
— Доктор говорит, мне надо есть побольше масла и шоколада, — засмеялся Хуан.
Это была просто шутка: кто же мог думать о шоколаде и масле здесь, на улице Салада!
— Было бы у нас хоть вдоволь похлёбки, — вздохнула мать Лолиты, швея Амая.
И за ней вздохнули и пригорюнились остальные женщины: им никогда не удавалось накормить досыта своих детей.
Улица Салада была самой узкой и грязной уличкой в испанском городе. Здесь жили одни только бедняки. Говорили, будто улица называется Салада — Солёная — оттого, что много солёных слёз пролили её обитатели.
— А где Тонио? — спросил Хуан. — Почему он не пришёл с вами? И почему он ни разу не был у меня в больнице? Тоже, называется, друг!
И тут он увидел, что ребята отворачиваются, а женщины потихоньку утирают глаза.
— Что случилось? — с тревогой спросил он. — Куда девался Тонио?
— Скажи ему ты, мама, — пробормотала Лолита.
Амая погладила Хуана по голове.
— Взяли твоего дружка, — сказала она тихо. — Пришли жандармы и забрали Тонио вместе с отцом. Отца посадили в тюрьму, а Тонио отправили куда-то далеко, работать.
Хуан всё ещё не мог понять:
— Но за что? Ведь Тонио ещё совсем мальчик, как я!
Амая махнула рукой:
— Им всё равно. Когда первого мая они увидели, что народ вышел на улицу с красными бантами, они взбесились, точно быки. Стали хватать всех — и взрослых и ребят.
Хуан опустил голову. Тонио — его лучший друг, весёлый, смуглый, ловкий, как обезьяна — уже никогда не придёт играть с ним в каменные шарики или в мяч!.. И такой ненавистью к врагам наполнилось сердце мальчика, что он чуть не задохнулся.
2
Лето было знойное и пыльное. Люди изнемогали от жары. Только на берегу реки дул освежающий ветерок. Там, на берегу, среди тенистых садов и виноградников, стояли белые дворцы испанских богачей — тех, кого народ
