Книга Грань - Елена Александровна Асеева

– Свинья! Свинья! Свинья! – внезапно громким басом запел второй голос, очень плавно выводя это слово и стараясь придать ему особый смысл, от которого перед глазами Витька на мгновение появилась серовато-розовая жирная свинья, плюхнувшаяся своим упитанным задом прямо в зелено-коричневую жидкую грязь.

Еще пару секунд голос тянул слово «свинья», а тот самый зад, плюхнувшийся в грязь, стоял перед глазами алкоголика и пузырил зелено-коричневую жижу, а затем внезапно видение рассеялось, стих голос и громко ударил духовой оркестр. Точнее, вначале раскатисто ударили в барабаны, потом звякнули медные литавры, и в тот же миг подключились к этому гулкому звону медные духовые трубы, альты, корнеты, тромбоны и что-то еще. Они весело и звучно, торжественно и надменно заиграли какое-то оригинальное сочинение.

«Трам…бам…бам…» – звучало в голове, и, прислушиваясь к музыке, Витек вскоре разобрал, а разобрав, припомнил, что это на самом деле играли марш. И похоже, (если ему не изменяла память) знаменитый «Триумфальный марш»…

Еще немного в мозгах надрывно стучали барабаны, гремели литавры и трубы, а после, нежданно, все стихло, и, как всегда, это произошло столь молниеносно, что Витька вздрогнул всем телом от столь стремительного окончания марша…

Прошло несколько секунд, и второй голос негромко заметил:

– Ты, Витька, запомни: либо сей же миг прекрати бухать, выгони эту пьяную нечисть, что поселилась у тебя в доме, возьмись за ум и вернись в лоно своей семьи, к своей родне… Либо… либо мы тебе покажем, где на самом деле раки зимуют!!!

Услышав это жуткое и прозвучавшее словно свист, сопровождающийся гулко-звенящим порывом ветра, предупреждение, Виктор Сергеевич громко икнул и в тот же миг, закрыв глаза, повалился с табурета прямо на грязный линолеум, что устилал собою деревянный пол… Наверно, он уснул, лишился сознания, памяти или, как правильно говорили голоса, – последних мозгов.

Глава третья

Однако Витька, как можно понять, не послушался предупреждения.

Он давно уже потерял свою совесть, любовь к семье и родне – все те прекрасные чувства, что живут в наших душах и зовутся отзывчивостью, ответственностью, сопереживанием, верностью, жертвенностью и, несомненно, любовью… Все это он уже давно растерял, похоронил и позабыл… Осталась в его душе только выпивка, без каковой он не хотел и, наверно, уже, увы, не мог жить… Именно эта горячительная, спиртосодержащая, мутная или прозрачная жидкость заполонила собою и всю его душу, и весь его мозг.

За эти несколько дней, когда в мозгу его зазвучали голоса, Витюха практически не спал, а если и спал, то лишь урывками. Ему удавалось уснуть всего на час-два, не более, в сутки, а появившаяся бессонница мучила и изводила его неумолкающими ни на миг разговорами внутри головы, так что от этой какофонии не всегда хотелось пить ту самую «Жидкость» – гигиенический антисептик для рук. Она почему-то стала вызывать приступы тошноты, головокружение, обильное потоотделение, и еще внезапно стали болеть очи, в них появилась острая, режущая боль, словно изнутри кто-то тыкал иголочками в глазное яблоко.

Голоса в голове продолжали пугать, оскорблять и обзывать всякими дрянными словами Витька. Иногда они прямо-таки издевались над хозяином дома, подзадоривая его подраться с друганом, имя которого после нескольких дней употребления «Жидкости» и назойливых голосов окончательно выветрилось из памяти. Большую частью времени, в связи с невозможностью уснуть, Виктор подолгу сидел на табурете в кухне, облокотившись о стол, и слушал голоса. Затем он вдруг резко вскакивал с места и начинал бегать по комнате, частенько спотыкаясь об неудачно разложенный диван. Бывало так, что, утомленный болтовней голосов, он начинал вступать с ними в передряги и, замирая на середине комнаты, размахивал руками, кривил лицо и выкрикивал злобные ругательства в ответ. А потому неоднократно получал в нос или глаз от другана, не прекращающего поглощать запасы «Жидкости» и все выпады принимающего на свой счет. Несмотря на беспробудное пьянство и болезнь, он был выше и крупнее хозяина дома. Яростно оберегая свою честь, он всякий раз бил Витька крепко и больно, а тот, вследствие затуманенного взора не будучи в силах ответить, падал плашмя на пол, покрытый грязью, мочой и недавно выпрыгнувшей из него блевотиной.

Виктор подолгу там лежал, плюхая веками и принюхиваясь к кисло-горькому запаху своего дома, который некогда пах сладостью тела Лары и воробьиным пухом волос Витасика. После каждого такого падения голоса в голове на чуток затихали, а маленько погодя начинали громко хохотать, наверно, получая удовольствие и от унижения алкоголика, и от его жалкого, свинячьего облика.

Тот второй голос, немного прогоготав, снова принимался протяжно напевать слова, оскорбляющие достоинство того, в ком он жил, и, мешая эпитеты: свинья, гад, паразит – и менее знакомые (но от этого не менее оскорбительные): шкандыба, баглай, шлёнда, – приправлял их всякими противными прилагательными вроде «грязный», «вонючий», «уродливый». Он пел эти словосочетания своим красивым бархатистым басом, а опосля того к его речитативу подключался либо детский хор голосов, либо гремящий в литавры и колотящий в барабаны духовой оркестр. Этот оглушительный треск, это раскатистое, будто весенний гром, рокотанье звучало в голове значительное время, при этом особенно старались произвести как можно больше шума именно литавры, очень часто ударяя медными тарелками невпопад поющему голосу, вроде лишь для того, чтобы создать гудящее состояние в измученном мозгу Витька.

Иногда оркестр, исполнив лишь первые аккорды марша, смолкал, а прочистивший горло кашлем голос, тот, второй, обращаясь к Виктору, молвил таким ехидно-лилейным говорком:

– Ах, Витек, свиное ты рыло, облезлая сволочь… Прекрати бухать, гони этих тварей из дома. Ты чего, дурилка картонная, не понял, что ли??? Ты допился до предела, до края, до последней грани… Ты думаешь, мы просто так у тебя в башке объявились? Нет, вонючая ты шлёнда… Мы пришли, потому как ты, пакость такая, допился до тех самых, ха-ха-ха…, – громко засмеявшись и поддерживая смех барабанным боем, тра-та-та-та, – дополнял голос, – ты допился до тех самых чертиков, как именуют нас людишечки, живущие рядом с тобой… И теперь мы, эти самые чертики, ха-ха-ха, пришли, пришли к тебе… И теперь ты, пес облезлый, будешь иметь дело с нами, с нами, братьями некошными.

Голоса пели, издевались, обзывались… Они то орали, то начинали шептать, понижая тембр голоса так, что слышался лишь тихий, похожий на шелест листвы, шепот. А несчастный