Никто не отозвался. Мы уже, отчаявшись, хотели повернуть обратно, как дверь дома отворилась и во двор вышла девчурка.
Захра-ханум окликнула ее:
– Доченька, здесь никого нет, что ли?
– Там старый человек живет, плохо слышит. Потому никому не открывает.
Нам ничего не оставалось, как запастись терпением и ждать. Решили погодя вновь попытать счастья, постучать в дверь, повернули было к машине, и тут:
– Кто вам нужен? – донесся хриплый голос из-за двери.
Показалось нам, что обладатель этого голоса уже давно стоял за дверью и хотел оценить ситуацию.
Я назвал имя, фамилию.
– Зачем он вам понадобился?
– Мы можем это сказать только ему на ухо. Так велел старый суфий.
– Какой-такой суфий?
– Он, знаете ли, не всем показывается на глаза.
Человек за дверью выдержал паузу и печально произнес:
– Приходите после заката солнца.
Мы, не допытываясь, повиновались.
Заглянули в одно кафе, чтобы вкусить плов. Плов был приправлен сырым яйцом и луком. Признаться, только здесь я увидел сочетание риса с сырым яйцом. К яйцу не прикоснулся. Стал ложкой уплетать рис без приправы. В наших краях плов заправляют вареными каштанами, абрикосом, черносливом и еще яичницей.
Чтобы убить время, навестили старинный дворец у «Гуру-чай», возведенный шахом Тахмасибом Первым. Но там, как на грех, производили ремонт. Со слов гида выяснилось, что могила шаха была сровнена с землей во время нашествия османцев.
В дворцовом комплексе уцелела лишь мечеть Сахибуль-Эмира. Он и почиет здесь. Во время раскопок обнаружили много захоронений, позднее они бесследно исчезли. Между тем, надгробия – точные вехи исторической хронологии.
Шах Исмаил Второй много здесь порубил голов. Перихан-ханум, возжаждавшая шахской власти, сперва возвела на трон своего брата, двадцать лет томившегося в крепости «Гэхгэхэ», а затем, полтора года спустя отравила его, чтобы завладеть короной. Но пути Господни неисповедимы. Хейранниса-бейим, шахиня, оказалась хитрее и ловчее Перихан-ханум и сумела запудрить мозги своего венценосного слабовольного мужа Худабенда, с тем, чтобы он двинулся из Хорасана на Казвин и завладел шахской короной. Мохаммед Худабенда велел обезглавить родную сестру, да еще водрузить голову казненной на прутья казвинских городских врат…
Мы искали какие-то признаки башни, которую называли «Хешт-бехишт», откуда османцы подвергали Тебриз обстрелу из пушек, – увы, следов ее не нашли. Крепость Эрк, которой гордятся тебризцы, и Геймесджид («Голубая мечеть») в плачевном состоянии. В мечети, возведенной женой[12] Джахан-шаха Гара-гоюнлу – шахиней Гефхар, теперь установлены статуи персидских и греческих вельмож.
По мере хождения по городу оживала история. Гарем властителей из династии Каджар, тебризский базар «Гейсариййа»[13].
Тесные, ветхие кварталы сообщали о древности. Здесь витал беспокойный и тревожный дух тебризских шехидов.
* * *
Мы возвращались, когда уже смеркалось. Мерцали дождевые лужи. На улицах – ни души. Лишь у некоторых открытых дюканов сидели на стульях, позевывая, их владельцы, и, наверное, преодолевая дрему, прикидывали сегодняшнюю выручку. Не слышно было и птиц. Цикады прощались с уходящим днем. Ощущение такое, как в затишье перед бурей.
Ворота, ведущие во двор профессорского особняка, были приоткрыты. Еще до того, как вошли, мы почувствовали благоухание цветов. Двор и жилище профессора оказались опрятнее и просторнее, чем мы ожидали.
Посредине двора – небольшой бассейн. Из крана текла вода. На стенке бассейна – серебристая кружка. Подставил руку под струйку – ледяная. Налил себе кружку и выпил, – зубы заломило, но почувствовал удивительный прилив бодрости и свежести. Будто эта вода была подведена от родника в мавзолее шейха Сафи.
На ступеньках крыльца двухэтажного дома – пара обуви, похожая на чарыки[14]. Знакомый хриплый голос хозяина:
– Поднимайтесь наверх.
Мы разулись и аккуратно поставили обувь рядышком с чарыками.
Взошли по скрипучим дощатым ступенькам. Полутемная прихожая, пропахшая медикаментами. Сюда из-за приоткрытой двери слева падал свет лампы.
Профессор восседал в углу, облокотившись на подушки-мутакки, с феской на голове. На лице – следы страдальческой гримасы, как от обуви, которая жмет.
Мы поздоровались.
– Кто из вас? – спросил он, прежде чем пригласить сесть.
Мы с Захра-ханум смешались и переглянулись.
– Кто из вас увидел его?
– Я, – сказал я.
– Ты садись, – молвил профессор. – А ты пока сходи, прогуляйся во дворе.
Захра-ханум, удрученная, нехотя покинула нас.
Когда закрылась дверь, он произнес:
– Слушаю.
Я сидел неудобно, не привык сидеть на полу и потому не знал, куда девать ноги. Хозяин подкинул мне мутакку-подушку и велел облокотиться на нее.
– Забудь о своих ногах и руках. Голова на плечах – и ладно.
Я пристроился, согласно инструкции, и подпер голову рукой. Все же дискомфорт. Поведал о цели своего визита. Сказал, мол, иду по следам Оруджа Баята, и мне кажется, в судьбе моего героя есть темные моменты, вернее, его душа все еще за семью печатями, в неведомом глубоком колодце.
Пока я говорил, лицо его ничуть не поменяло своего выражения. Он вроде и не слышал меня.
– Говоришь складно да было бы с Кораном ладно, – отозвался он поговоркой, похоже, не веря мне до конца. – А ты уверен, что последуешь по истинным следам человека, о котором говоришь?
– Уверен.
– Я тоже так думал. Но это не так-то легко. – Я кивнул в подтверждение. – В нынешнем времени, когда христиане сами принимают ислам, какой смысл копаться в жизни персоны, человека, четыреста лет тому назад отвратившегося от ислама? Муллы не допустят этого.
– Понимаю.
– Нас окружают такие сети, которые мы не можем разглядеть.
– Может, и не обязательно видеть. Если их видеть, то и не сможешь сдвинуться с места.
– Так-то оно так. Но не грех учесть некоторые обстоятельства.
– Я подготовился…
– Старый суфий сказал тебе не все до конца.
– Например?
– Он тоже был одним из них, и потому не может простить Оруджа до конца.
– Почему же тогда интересуется им?
– Потому, что и он, как и ты, чувствует, что в этой истории существуют какие-то темные пятна. Потому он и доверился тебе и предстал перед тобой. Может, он и нашел ответ на занимающий его вопрос, но умалчивает, испытывая интересующихся судьбой Орудж-бея. Я не смог выдержать испытания. Мне преградили путь.
– Если вы посвятите меня в свои знания, я доведу это дело до конца.
– То, чего я не знаю, больше того, что знаю. Уверен лишь в одном – все возвращается на круги своя, круг замыкается…
С этими словами он поднялся, прошел в смежную комнату и вернулся с небольшим узелком в руке.
Пока он отлучался, у меня мелькнула мысль, что сей ученый муж тронулся умом.
Профессор сказал:
– Здесь – все, что я узнал. То, чего не знаю, – найди ты сам. Все равно я должен
