доломала пол и стала собирать грибы. Сырыми она бросала их себе в рот и пережёвывала. Грибы были со слегка серой аурой, а серый цвет в ауре — это плохо, но не страшно. Удовлетворив свой голод, Дикарка посмотрела на свой живот. Она видела не только чужую ауру, но и свою. Очень подробно она видела переплетение всевозможных трубочек и верёвочек, сияющих всеми цветами радуги, она видела кляксы синяков и бегущие по трубочкам внутри неё потоки жидкости, обладающие своим цветом ауры. Она видела, как у неё в желудке растворяется еда и выделяется серая муть. Это яд, несильный, поэтому её организм смог бы справиться с ним и сам, но зачем тратить драгоценную энергию, чтобы бороться с ядом, лучше от него избавиться заранее.
Дикарка собрала яд в шарик и стала ждать, когда здоровая пища уйдёт из желудка дальше в кишечник. Она была очень голодна, поэтому процесс шёл быстро. Когда в желудке остался только шарик с ядом, она заставила желудок сжаться и её вырвало. Теперь порядок. Хотя нет, не порядок. Гораздо ниже желудка, но выше паха также образовывались серые всполохи. Она слишком увлеклась своим желудком и пропустила этот орган: его редко отравляли, а если и появлялась какая-то болезнь в этом месте, то обычно она имела фиолетовую ауру. Видимо, эти красные ауры отравили её тело чем-то и яд уже начал впитываться в кровь, нельзя допустить, чтобы испорченная кровь попала в голову, иначе будет совсем плохо.
Манипулируя своими органами, она сначала остановила впитывание яда в этом месте и активировала слизистые железы. Между ядами тут же образовался барьер из слизи, яд стал медленно вытекать, между ног опять стало щекотно и липко. Всю грязную кровь она направила в печень, яд тоже был несильный, иначе она бы просто сбросила его вместе с кровью через почки. А так животик поболит, главное, чтобы серость не достигла головы. Сев на корточки и пописав, Дикарка окончательно избавилась от попавших в неё ядов, её тело украшали синяки, но главное, что ничто не сломано. От синяков избавляться она не собиралась: они не сильно мешали, а чтобы от них избавиться, нужна прорва сил, так что лучше их поберечь.
Она уже собиралась уйти, но споткнулась о белую ауру. Та всё ещё валялась без сознания и не напоминала о себе. Дикарка, увлечённая своими делами, совсем позабыла об ауре. Она внимательнее вгляделась в эту ауру и различила её рисунок, раньше эта аура была красной, но теперь она белая. Это странно, может, чтобы красные ауры становились белыми, им не нужно делать приятное, а надо бить? Сложно, обычно красные ауры били её, но эта аура защитила её от другой красной ауры, но что с ним теперь делать? Дикарка снова вгляделась в ауру, сильнее напрягая аурное зрение. В целом, с ним всё было в порядке, только во втором крупном аурном узле были какие-то синие кляксы, похожие на её синяки.
Дикарка не оперировала понятиями враг или иная раса, все намерения разумных она видела буквально: чёрные и красные ауры — враги, белые и зелёные — друзья. Неважно, какого цвета была раньше эта аура, сейчас она белого, и это значит — друг. Это даже хорошо, что она нашла новую белую ауру. Может, аура согласится о ней заботиться, делать еду вкусной и искать тёплые мягкие места для ночлега, а главное, поможет отделаться от паразитов: блохи просто заедают, заставляя тратить энергию на борьбу с возникающими болезнями и раздражениями.
Дикарка могла помочь белой ауре оправиться, но для этого их ауры должны были слиться воедино. Дикарка стала снимать с себя одежду и раздевать белую ауру — одежда мешала слиянию аур, — она редко кого-то касалась своей аурой, но каждый раз это было очень приятно. Дикарка даже облизала губы в предвкушении.
* * *
Второе пробуждение было значительно приятнее, голова уже не болела. На секунду Петру даже показалось, что ему всё приснилось и он в постели с женой.
«Так, стоп! Жена-то давно померла, да и не выделывала она таких вещей в постели, — задумался Пётр, уже боящийся подавать признаки жизни: по ощущениям, его насиловали. — Такое со мной делала только фрау Грета году так в сорок пятом под Берлином. Сходил тогда, понимаешь, за кипяточком, что чуть под трибунал не попал. Хе-хе».
Пётр открыл сначала один глаз, потом второй — и охренел. Его действительно насиловала, или вернее насиловало непонятно что. Существо здоровое, чумазое и откровенно бомжеватого вида. На голове был большой колтун свалявшихся волос, этими космами было прикрыто полтела так, что расовую принадлежность существа навскидку установить не удалось. Он дёрнулся и выскочил из-под… Наверное, всё же женщины. Когда он из-под неё вылез, существо совершенно по-бабьи пискнула.
— Эй, эй, гражданочка, держите себя в руках, хорошо? — попытался сказать Пётр, но получалась у него сплошная тарабарщина, типа «Ар гыт мак, урляля тук мак тук».
Но, впрочем, и великанша не сильно далеко от него ушла: членораздельной речи он от неё не добился. Только «м-м-м-м» и «у-у-у-у», но чаще всё «ум» и «ум-м-м».
— Да, гражданочка, похоже именно ума вам и не хватает.
— Оум-м-м, ум-м-м, — чему-то закивала Дикарка.
— Пресвятая коммунистическая партия, чтоб мне Ленина всю жизнь охранять, куда же я попал?
— М-м-м-м-м, — согласно замычала Дикарка.
Пётр подошёл к окну и открыл его, чтобы впустить свет. За окном стоял летний полдень, тепло, даже слегка жарко, вот только незнакомый пейзаж его не обрадовал. Если коротко его описывать, то это была пустошь. Заброшенные, покосившиеся дома, по большей части не превышающие пяти этажей, преимущественно каменные, но были и деревянные. Некоторые дома разобраны до основания, впрочем, как и дорожная брусчатка. В местах, где удавалось добраться до почвы, росла дикая картошка или морковка. Росла как попало, видимо, её когда-то посадили да так и забросили.
— Это что угодно, но не районная больница, — сам себе сказал Пётр, глядя на свои руки: они были зелёные и какие-то мускулистые, ладони широкие, а пальцы толстые. Такими легко можно согнуть подковы.
— Не так я себе представлял потусторонний мир, — сказал закоренелый атеист.
Пётр продолжил изучать себя: он был бос и гол, на кривых, но мускулистых ногах стояло вполне мощное туловище, даже кубики пресса на животе были видны. Это его немного обрадовало: даже в лучшие годы у него не было таких мышц. Продолжив изучать самого себя, он коснулся лица, и вот
