Как ни наивны были постановочные приёмы в те времена, актёр постепенно перестал бояться выхода к аппарату на первый план. И этот актёр воистину впечатлял зрителей, и даже искушённых критиков. Вот мы читаем в № 11 «Сине-фоно» за 1910 год об экранизации поэмы «Русалка»: «Кто не знает этой поэтической сказки Пушкина? Кто не сочувствовал бедной, покинутой и обольщённой князем дочери мельника? У кого не вызвало слезы страдания несчастного старика отца, почти толкнувшего дочь в объятия князя и поплатившегося разумом, когда он — только, к сожалению, слишком поздно — коршуном становится на защиту дочери?» Именно так воспринимал фильм тогдашний широкий зритель.
В конце 1912 года приступают к постройке декораций по принципу фундуса, то есть набора стандартных деталей, благодаря которым легко строились настоящие двери, лестницы, окна, стены, колонны и прочие громоздкие сооружения. Применение фундусных декораций совпало с постройкой первых настоящих павильонов из железа и стекла, появились новые заграничные юпитеры (что резко усилило ртутное освещение) и, что самое главное, аппарат сдвинулся с места. Актёры быстро преодолели эту начальную фазу и уже в 1911 году, переболев всеми своими первыми пробами, почти не боялись «ущемления» своей театральной типажности и свободнее выходили на первый план.
Во всех этих преобразованиях играл важную роль Александр Ханжонков, и сейчас я предлагаю читателю три коротких и любопытных рассказа о нём, а заодно о его известных и малоизвестных современниках. Начну, однако, опять же издалека.
ХАНЖОНКОВ — ВЕЛИКИЙ И НЕСЧАСТНЫЙТак случилось, что судьба однажды свела и познакомила меня с Верой Дмитриевной Ханжонковой (Поповой), вдовой великого — не убоюсь этого слова — страстотерпца и одного из пионеров русского кинематографа Александра Алексеевича Ханжонкова.
Я работал тогда старшим научным сотрудником кинотеатра Госфильмофонда «Иллюзион», а Вера Дмитриевна прилежно и незаменимо работала в самом Госфильмофонде. Мы сдружились. Дважды мы вместе делали публичные, ретроспективные показы первых опытов и достижений русского киноэкрана. Много лент — полностью и частично — уцелели едва ли не чудом. Я расспрашивал её, пробовал записывать. За шесть дней до смерти она подарила мне несколько уникальных семейных фотографий и стопку рукописных тетрадных записей. Весь её скромный архив, который я хранил у себя, надеясь когда-нибудь написать об этой поре. И только сейчас это стало реальностью.
Доказывать исключительную значимость фигуры Ханжонкова вроде бы не приходится. Она настолько весома, что переоценить её невозможно. В истории отечественного искусства он сыграл — если мерить «гамбургским счётом» — практически ту же роль, что братья Третьяковы, Бахрушин, Дягилев и другие небезызвестные и великие основоположники.
Свои деяния на благо российской культуры сам Александр Алексеевич хотел обстоятельнейше описать в книге воспоминаний «Первые годы русской кинематографии». Но обстоятельно не получилось. Книгу издали аж в 1937 году, но это описание оказалось, к несчастью, очень и очень кратким. И обрывочным — дико сокращённым издательской редактурой (читай — цензурой). Теперь эта книга — библиографическая редкость. Поэтому я взял на себя смелость, опираясь на рассказы Веры Дмитриевны и обрывки дневников самого Ханжонкова, восстановить несколько пробелов, могущих подчеркнуть незаурядность этого человека...
...Передо мной редкостная фотография — четыре юнкера, четыре брата Ханжонковых. Все они в одинаковой военной униформе Новочеркасского казачьего юнкерского училища (так оно официально именовалось). Крайний слева (сидит) девятнадцатилетний Александр Ханжонков. Снимок сделан в 1896 году, в год окончания им училища. Легко догадаться по мундирам, что вся эта братская компания была из коренных казаков-дончан.
Внучка Александра Алексеевича Ирина Орлова, опираясь на воспоминания современников, утверждала, что история рода Ханжонковых известна примерно с XIII века — с половецкого хана Жёнкова, возглавлявшего «сигнальную дозорную службу», которая жгла костры, предупреждая об опасности. Со временем в имени половца (то ли взятого в полон, толи переметнувшегося к русским) появилась приставка «хан», буква «е» заменилась на «о», а потомки хана заделались казаками.
Это, скорее всего, поздняя выдумка, хотя на рубеже XII и XIII веков половецкие ханы и вправду нередко переходили на русскую службу. Чуть позднее их всех смело татаро-монгольское нашествие. Но маловероятно, что эта история так долго хранилась в народной памяти. К тому же донское казачество стало оформляться как субэтнос только в XVI веке, придя на смену почти трёхвековому безлюдью в этих степных краях.
Донцы, коренные кавалеристы, с юных лет поступали в мирное время (не говоря уже о войне) на царскую службу, превращаясь в одну из главных опор русского трона. Они носили форму, точно знали своё место в строю и подчинялись воинской дисциплине, хотя все вопросы внутренней жизни по-прежнему решали голосованием на казачьем круге. Донские казаки были людьми семейными, патриархальными, мнение старейшин для них имело огромный вес. Жили благополучно, зажиточно, передавая землю и накопленное имущество по наследству. Воевали не по собственной прихоти, а по повелению царской власти. И уже не устраивали самостийно никаких лихих набегов. Один из бытописателей донских казаков назвал их жизнь смесью монастыря и казармы.
А вот как рассказывала об этом Вера Дмитриевна со слов мужа. Где-то в конце XVI века, во времена известного конфликта между Московской Русью и остаточными татарскими княжествами попал в плен мальчик-ханёнок. Его, как водится, окрестили, приставили к нему воспитателя (даже не одного), а когда он вырос, дали ему надел земли и женили на русской девушке, строго-настрого приказав не иметь других жён. Вскоре, после окончательного завоевания татарских княжеств до московских властей дошёл слух, что ханёнок обзавёлся солидным гаремом и, не стесняясь, живёт феодалом на глазах у русских соседей. Приказ Москвы распустить гарем он пропустил мимо ушей — пришлось посылать стрельцов. Делать нечего, подчинился неслух и мирно зажил на отведённой ему донской земле. А следом осталось ему прозвание «Жёнкин хан», которое вскоре переродилось в Ханжонкова. И тогда же примерно он и его дети были записаны в дворянское звание.
В фамилии «Ханжонков» и правда слышится степная восточная выразительность. Однако учёные-языковеды считают иначе: фамилию они производят от слова «ханжа», происходящего, в свою очередь, от арабского «ходжа», то есть паломник в Мекку. Понятно, что паломники отличались как особым благочестием, так и тягой к путешествиям, поэтому «ханжами» на Руси называли людей, склонных и к тому, и к другому. Например, на Дону «ханжами» или «ханжеями» звали глубоко верующих староверов, многие из которых бежали от преследований в вольные казачьи станицы. Вероятно, именно от них, а не от арабов или склонных к полигамии татарских ханов происходит род Ханжонковых...
Надел семьи находился неподалёку от Аксая (бывшей Аксайской станицы) и считался довольно большим — несколько тысяч десятин. Все Ханжонковы из рода в род служили казаками, хотя громкой карьеры, насколько нам известно, не сделал никто. Да и с хозяйством они справлялись неважно — так, что в конце концов стали продавать отдельные участки земли, закладывать и перезакладывать, влезали в долги и к началу XX века почти вконец разорились.
