деревни. Она очень чистая, господин, только недавно приехала из деревни. Очень чистая, сифилис нет, ничего нет…
Капитан посмотрел на часы.
— Хорошо, давайте. Боюсь, у меня немного времени…
…
Ша и в самом деле была хороша, хотя на вид ей было четырнадцать, не больше. Настоящая фарфоровая статуэтка, в национальном костюме, но с западным макияжем. У нее были миндалевидные, раскосые глаза — скорее всего, не чистая вьетнамка, метиска.
Она поклонилась, как это и было положено и повела русского капитана в свою комнату узким, извилистым коридором в бесконечном лабиринте лавок. Когда они пришли — она снова поклонилась и показала на нечто среднее между операционным столом и кроватью. По крайней мере, здесь было чисто, в уголке — раскуривались какие-то благовония и стояло небольшое мандариновое дерево…
— Как тебя зовут? — спросил капитан по-французски
— Меня зовут Ша, господин — ответила девочка и поклонилась. Она не торопила клиента, как это делают доступные женщины в других частях света. Здесь, на Дальнем Востоке вообще не принято было торопиться, жизнь текла неторопливо и неостановимо, как река.
— Откуда ты родом?
Ша назвала деревню совсем недалеко отсюда. Почти пригород. Скорее всего, действительно в ней есть французская кровь…
Капитан сделал серьезное лицо
— Ша, я могу тебе доверять?
— Доверять, господин? — она не поняла вопроса или сделала вид, что не поняла.
— Ты никому не будешь говорить, что мы с тобой тут делали?
— Конечно, господин. Я никому ничего не скажу.
Надо сказать, что в отличие от западных людей — местным было почти неведомо такое понятие как ревность. Про верность — тоже мало кто что слышал.
Капитан достал несколько бумажек — тысячу пиастров
— Вот, возьми. Ты посидишь здесь тихо, пока я схожу кое-куда. Очень тихо, как будто я здесь. И потом — никому не скажешь, что я уходил, поняла?
В ответ девушка… заплакала.
— Что случилось?
— Ты меня не хочешь? Ша некрасивая?
Господи… Такое возможно только в этой стране… несчастной, попавшей в тиски глобального противостояния стране.
— Ша очень красивая
— Но почему ты тогда не хочешь со мной?
— Послушай… — Воронцов порылся в кармане… он всегда носил что-то вроде подарков на случай, если надо установить контакт с кем-то из местных. С детьми… с женщинами… он помнил, что большая часть преступлений совершается на глазах кого-то, и эти «кто-то» чаще всего или женщины или дети… и если проявить доброту к ним, то можно узнать много интересного, что никто другой не скажет. Он нащупал небольшую серебряную брошь… настоящую брошь из черненого серебра, причем не местной работы, а русской. Для детей у него были леденцы и конфеты, для женщин — вот такие безделушки — послушай… вот, возьми.
Ша с удивлением, смешанным со страхом, смотрела на подарок
— Но я… ничего не сделала для тебя.
— Все равно, это тебе.
Ша соскочила со своего места, схватила брошь, откуда-то моментально появилось зеркало. Поистине, все женщины одинаковы.
— Ла говорила, что ты очень добрый… не такой как другие иностранцы… — задумчиво произнесла она, приколов брошь на свое дешевое крестьянское платье.
— Да, но у меня есть здесь дела, понимаешь? И я не хочу, чтобы о них кто-то знал. Никто, понимаешь? Ведь Ла не говорила тебе, что у меня тут дела, верно?
— Нет, не говорила — задумчиво сказала девушка.
— И ты не должна говорить. Поняла?
— Поняла… тем же тоном сказала она.
— Вот и хорошо.
— У тебя есть жена? — вдруг спросила Ша
— Да, есть. Но она очень далеко.
— Она наверное очень счастливая… — мечтательно сказала Ша — как в кино.
— Она очень скучает — сказал Воронцов — потому что я здесь, а она там. Мы очень долго не виделись…
— А можно, я буду твоей женой здесь!?
Дело сворачивало на обычную тропу
— Нельзя — придумал капитан на ходу — здесь моя жена Ла.
— А разве у тебя не может быть двух жен?
— Нет. У нашего народа так не принято.
Лицо женщины, почти девушки — поскучнело
— Ну, хорошо… — сказала она — но если Ла тебе надоест, я хочу быть твоей женой
— Хорошо — с облегчением сказал капитан — а теперь сиди здесь тихо.
Воронцов тихо вышел из каморки, которую занимала девочка Ша, без клиентов подрабатывающая в одной из лавок. Было сумрачно от крыши, тоскливо, под ногами — была грязь, пахло затхлостью и гнилью, даже сильный запах пряностей — не мог это перебить.
И было тяжело на душе. Как всегда было в такие моменты. Индокитай — был первым его заграничным назначением, и, как оказалось — это надолго. Он не был уверен в том, каким он был до того как попал сюда — но точно не таким как сейчас.
Место, в котором они встречались с агентом, было совсем рядом. Нащупав рукой противную, пластиковую рукоятку револьвера — капитан шагнул внутрь и понял, что агент уже здесь. За пеленой занавеси. Слабый запах сигарет Голуаз, очень крепких выдавал его — Воронцов не курил, и потому хорошо чувствовал сигаретный запах.
Само по себе то, что агент курил французские сигареты — говорило о том, что он человек не бедный. Возможно, он тратил на это часть денег, которые давал ему капитан. Интересно, как он не провалился — в сопротивлении даже минимальные признаки богатства или причастности к западной культуре вызывали подозрения. Курение сигарет было одним из таких признаков.
— Я здесь, — сказал капитан по-французски, усаживаясь на стул.
— Вы опоздали — глухо ответил ему агент на том же языке
— Были дела.
Молчание.
— У вас есть что-то для меня?
— Да есть — сказал агент.
Снова молчание. До этого — агент никогда так себя не вел. Это было похоже на полицейскую игру, на допрос.
— Если у вас есть что-то сказать, я слушаю.
— Я хочу сказать, что мне нужны деньги.
— Я принес вам деньги.
— Мне нужно больше. Много денег.
— Сколько?
— Один миллион гонконгских долларов. И паспорт. Я хочу уехать.
Капитан Воронцов подумал, что агент психологически сломался — такое иногда бывает. Долгая двойная жизнь мало кому по плечу, ее выдерживают единицы. Среди таких уникумов Евно Азеф, который одновременно был и агентом полиции и главой Боевой организации эсеров, главной террористической организации в стране. Этот не сломался… даже когда его раскрыли. Сломались его товарищи… именно с раскрытием роди Евно Азефа начался распад организации эсеров: большинство из тех, кто искренне верил, когда предал Азеф поняли, что верить больше нельзя ни во что…
Если агент сломался — его надо успокоить. Вселить в него уверенность. Только не так
