причине ей никогда и в голову не приходило, что бесконечное и чудесное трахание ведет к определенному и совершенно очевидному пункту назначения. Она опасается этого пункта назначения. Будь объективной! Что такое страх? Это что-то, связанное со смертью, временем, возрастом. Проще говоря: я ощущаю себя восемнадцатилетней, и если я ничего не буду делать, если буду стоять на месте, то ничего не изменится, и я всегда буду восемнадцатилетней. Вечно. Время остановится. Я никогда не умру. Этот страх – такая глупость. Всех теперь преследует этот страх. Что еще? В это мгновение она вполне себе счастлива. Она чувствует, что заслуживает именно того, что имеет, – ни больше ни меньше. Любые изменения могут нарушить равновесие. Почему это мгновение должно измениться? Иногда муж женщины разрезает красный перец пополам, вынимает семена, кладет их в пластмассовую миску, дает ей кабачок, чтобы разрезала, и говорит:
Собака.
Машина.
Квартира.
Вот так вместе готовить еду.
Семь лет назад у тебя не было работы. Я мыл волосы.
Все меняется! Мы сдвинулись с места, разве нет?
Женщина не знает, с какого места. Она не знает, что они вышли в путь, не знает, в какую сторону дует ветер. Она не хочет приходить в пункт назначения. Дело в том, что она верила: они вечно будут лежать под этими простынями голые, и больше ничего с ними не случится, ничего, кроме удовлетворения. Зачем это любви нужно «двигаться вперед»? И куда это – вперед? Никто не может сказать, что ее не предупреждали. Никто этого не может сказать. Тридцатипятилетняя женщина, замужем за любимым мужчиной уж наверняка предупреждена, должна была слушать, слышать, не должна удивляться, когда муж говорит
– много дней, когда женщина способна к зачатию. Только я думаю – три. Так что нечего говорить: «Ну, когда случится, тогда и случится». Мы не так молоды. Так что, я думаю, нам следует быть немного более, так сказать, внимательными в этих делах, типа планировать.
Объективно говоря, он прав.
6
Мы общество сбережения прошлого. Господь, сохрани лавочки, фарфоровые чашечки и девственность! Субботнее утро. ВЕСЬ КИНКС ВЕСЬ ДЕНЬ[3]. Девочка. Я от тебя просто торчу. Так торчу, что я уже и не знаю, что делаю. По субботним утрам Мишель помогает дамам и джентльменам с С-З приобрести вид, приличествующий субботнему вечеру, выглядеть свежо и правильно, и там, в салоне, он может сколько угодно врубать свой приторный ритм-энд-блюз, свои «ах, бэби, ах», «малютка до шести утра, пока не выглянет солнце». По утрам в субботу она свободна! Сохрани, господь, дома в стиле Тюдоров, старинные столы и бильярды! Сбережение традиций от злоупотреблений. Защита новых обычаев для меня и тебя. Что еще можем мы сделать? Бродить в пижамных штанах, фальшиво напевать. Нед в саду. Неду нравится громкая музыка белого происхождения. Он напевает. Я пытался осесть на Фулхам-Бродвей. И я пытался найти себя в Голдерс-Грин. В раскрепощенности выходных постоянно присутствует что-то маниакальное и меланхоличное: внутренний отсчет до начала рабочей недели уже начался. В зеркале – она собственный партнер в танце нос к носу с отражением. Это физическое лицо улыбается и поет. Ах, как я тоскую по людям, которых оставил в Уиллзден-Грин![4] А тем временем что-то у тебя внутри потрясается новостями из зеркала: в вихрах вдруг белая прядь, отеки вокруг глаз, мягкий живот. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Куда уходит время? Она понимает, что звонит звонок, когда Олив начинает лаять как сумасшедшая.
– У моей мамы случился… сердечный приступ. Пять… фунтов.
У этой девицы волосы разглажены утюжком. Она либо толстая, либо беременная. Она тупо смотрит вниз, озадаченная исступлением Олив, которая суетится у ее ног. Она поднимает глаза на Ли и смеется. Ха! Зашла слишком далеко, чтобы помнить заученные строки. Она неловко поворачивается на пятках, танцор, с большим опозданием исполняющий па. Головы на уличной тропинке раскачиваются и гогочут.
7
Яблоня, яблоня.
Такая штуковина, на которой растут яблоки.
Яблоневый цвет.
Так символично.
Плетение веток, корней. Пробиваются внизу.
Более полное, более плодовитое.
Больше червей. Больше крыс.
Яблоня, яблоня. Яблоня. Вперед – это куда? Тик-так.
Три квартиры. Одна яблоня. Собственность,
аренда. Отяжеленные семенем.
В кроне. Когда ветвь ломается, младенец будет.
Прах мертвеца. Вокруг корней, в корнях?
Столетняя яблоня.
Сидеть на луврах. Под
яблоней. У тебя мальчик?
Новые ветки. Новые цветки.
Новые яблоки. То же дерево?
Рожден и вырощен. Те же улицы.
Та же девушка?
Следующий шаг.
Яблоняблоко.
Ствол, кора.
Алиса, мечта.
Ева, еда.
Под которой хорошие девочки совершают ошибки.
Мишель хороший человек, полный надежд. Надежда иногда изматывает.
– во что я всегда верил. Слушай, знаешь, в чем настоящая разница между этими людьми и мной? Они не хотят идти вперед, они не хотят ничего лучше, чем то, что у них есть. Но я всегда двигаюсь вперед, всегда думаю о том, что дальше. А моя родня – они меня вообще не понимают. Я для них слишком продвинутый. А потому, когда они пытаются поговорить со мной, я этого не допускаю – вот так, не впускаю драму в мою жизнь. Ни за что! Я слишком много и упорно работал. Я люблю тебя слишком сильно, эту жизнь люблю. Ты – это то, что ты делаешь. Вот как обстоят дела. Я часто думаю: вот это и есть я? Что я делаю? Неужели это я? Если я сижу и ничего не делаю, то я знаю: это превращает меня в ничто. С первого дня в этой стране я себя правильно настроил, был полон решимости: я поднимусь по это лестнице, хоть на ступеньку, а поднимусь. Во Франции ты можешь быть африканцем, алжирцем – кому какая разница? У тебя нет никаких возможностей, ты не можешь никуда продвинуться. Здесь ты можешь продвинуться. Для этого ты должен работать! Ты должен вкалывать, чтобы отделить себя от этой драмы внизу! И я вот о чем: я не хочу впускать ее к себе. Но именно это ты и делаешь. Вот тебе идеальный пример – эта девица; ты ее впускаешь – я даже не понимаю, что творится в твоей голове, – но в свою жизнь я этой драме не позволю войти. Я знаю, в этой стране есть возможности, если ты хочешь за них ухватиться, то тебе это по силам. Не ешь его – видишь, оно червем поедено, вот здесь, видишь? Посмотри на свою мать – мы не такие уж
