— И что же, племянник, — спросил доктор, — у меня есть и другие наследники?
— Моя тетка Миноре, ваша сестра, вышла за Массена-Массена.
— Да-да, того, что служил управляющим в Сен-Ланже.
— Она овдовела и умерла, а ее единственная дочь недавно вышла за Кремьера-Кремьера — славный парень, но пока без места.
— Прекрасно! она моя родная племянница. Брат-моряк умер холостым, а капитан Миноре погиб при Монте-Легино[47]. Значит, по отцовской линии больше никого нет. А что по материнской линии? Мать моя была урожденная Жан-Массен-Левро.
— Из рода Жан-Массен-Левро, — отвечал почтмейстер, — я знаю только одну Жан-Массен, ту, что вышла замуж за господина Кремьера-Левро-Диониса, поставщика фуража; его казнили во время Революции, а сама она вконец разорилась и умерла с горя. У них осталась дочь, она замужем за Левро-Миноре, фермером из Монтро; дела у них идут неплохо, а дочь их недавно вышла за Массена-Левро из Монтаржи — он сын тамошнего слесаря и служит клерком у нотариуса.
— Одним словом, наследников у меня хватает, — весело сказал доктор и попросил племянника пройтись вместе с ним по городу.
Берега Луэна, извилистой лентой пересекающего Немур, утопают в зелени, сады уступами спускаются к воде, из-за деревьев выглядывают чистенькие домики — когда глядишь на них, то кажется, что если счастливая жизнь возможна, то именно здесь. Когда доктор свернул с Главной улицы на улицу Буржуа, Миноре-Левро показал ему дом господина Левро-Левро, богатого торговца скобяным товаром, который жил в Париже и недавно в одночасье умер.
— Видите, дядюшка, какой продается отличный дом, и при нем прекрасный сад, с видом на реку.
— Давай зайдем, — предложил доктор, увидев в конце небольшого мощеного дворика дом, зажатый между двумя соседними домами, стены которых были скрыты деревьями и вьющимися растениями.
— Там внизу большой подвал, — сказал доктор, поднявшись на очень высокое крыльцо, украшенное бело-голубыми фаянсовыми вазами с цветущей геранью.
Дом, как почти все дома в провинции, был разделен на две части коридором, оканчивавшимся дверью в сад; справа была гостиная с четырьмя окнами: два выходили во двор, два в сад, однако Левро-Левро превратил одно из этих окон в дверь и пристроил к нему длинную кирпичную галерею — она вела из гостиной в уродливую беседку в китайском стиле, стоящую на берегу реки.
— Ну что ж, — сказал старый Миноре, — если покрыть эту галерею прочной крышей и настелить паркет, я смогу разместить здесь свою библиотеку, а это причудливое архитектурное творение превратить в свой кабинет.
По другую сторону коридора располагалась столовая, выходившая окнами в сад; стены ее были покрашены под лак, с зелеными и золотыми цветами на черном фоне; лестничная клетка отделяла столовую от кухни. За лестницей находилась маленькая буфетная, откуда вы попадали в кухню, окна которой, забранные железными решетками, выходили во двор. На втором этаже было две комнаты, а над ними — обшитые панелью мансарды, также пригодные для жилья. Наскоро осмотрев дом, со всех сторон увитый зеленью, и бросив взгляд на террасу с фаянсовыми вазами, венчавшую сад со стороны реки, доктор сказал:
— Левро-Левро, должно быть, вложил сюда немало денег!
— Еще бы! — отвечал Миноре-Левро, — денег-то у него было — хоть лопатой греби. Дурень любил цветы! Как говорит моя жена: «Что он с этого имел?» Он, видите ли, выписал художника из Парижа, чтоб тот нарисовал ему в коридоре фрески из цветов. Вставил везде зеркала во весь рост. Приделал на потолке карнизы — шесть франков за фут. В столовой на полу наборный паркет — форменное безумие! Весь дом столько не стоит.
— Ну что ж, племянник, договорись о покупке и напиши мне; вот адрес; остальным займется мой нотариус. А кто живет напротив? — спросил он, выходя на улицу.
— Эмигранты[48]! — отвечал почтмейстер. — Дворянин по фамилии Портандюэр.
Когда купчая была подписана, прославленный доктор, вместо того чтобы поселиться в своем новом доме, велел племяннику сдать его внаймы. «Причуду Левро» снял немурский нотариус, который в ту пору продал контору своему старшему клерку Дионису; два года спустя он умер, и дом остался без жильцов в тот самый момент, когда поблизости решалась судьба Наполеона[49]. Родные доктора, решившие было, что наследство у них в кармане, отчаялись увидеть в желании дядюшки вернуться в родной город более, чем минутную прихоть богача, и с горечью размышляли о привязанностях, которые удерживают его в Париже и, того и гляди, лишат их долгожданного богатства. Жена Миноре-Левро воспользовалась случаем написать доктору. Старик ответил, что как только будет заключен мир и дороги очистятся от солдат и станут безопасны, он переселится в Немур. В родные края он прибыл в сопровождении двух своих пациентов: подрядчика — строителя богаделен — и обойщика; они взялись отремонтировать и обставить дом. В услужение доктор по совету госпожи Миноре-Левро взял кухарку покойного нотариуса. Когда наследники уверились в том, что дядюшка Миноре в самом деле поселится в Немуре, их охватило жгучее, но в общем естественное любопытство; новость эта оттеснила на второй план даже политические события, разворачивавшиеся в ту пору в Гатине и Бри[50]. Богат ли дядюшка? Бережлив он или расточителен? Оставит он большое наследство или не оставит ничего? Есть ли у него пожизненная рента? Все это они в конце концов выяснили, но ценою множества хлопот и тайных разысканий. После смерти своей жены, Урсулы Мируэ, доктор, назначенный в 1805 году лейб-медиком Наполеона, заработал, должно быть, много денег, но никто не знал, сколько именно; жил он скромно, тратя деньги только на экипаж и на богато обставленную квартиру; он никогда не принимал гостей и почти всегда обедал в городе. Экономка его, взбешенная тем, что доктор не захотел взять ее с собой в Немур, сказала Зелии Левро, жене почтмейстера, что знает наверное: он получает четырнадцать тысяч франков дохода с государственной ренты. Выходило, что доктор, занимавший в течение двадцати лет прибыльные должности главного врача больницы, лейб-медика Наполеона и члена Института[51], накопил всего сто шестьдесят тысяч франков. Раз доктор откладывал не больше восьми тысяч в год, значит, у него были какие-то недешево обходившиеся пороки или добродетели, но ни домоправительнице, ни Зелии не удалось проникнуть в тайну его трат: Миноре, любимец всего квартала, был одним из самых добрых и щедрых людей в Париже, но, подобно Ларрею[52], держал свои благодеяния в глубокой тайне. Итак, наследники с нескрываемой радостью следили за тем, как прибывают в Немур роскошная мебель и обширная библиотека дядюшки, к тому времени уже ставшего офицером Почетного легиона и получившего от короля орден Святого Михаила[53]— возможно, в утешение за добровольную отставку, освободившую место для какого-нибудь фаворита. Однако, хотя подрядчик и маляры с обойщиками уже привели дом в полный порядок, доктор все не приезжал. Госпожа Миноре-Левро, наблюдавшая за работой подрядчика и обойщика с таким усердием, словно это был ее собственный дом, выяснила у словоохотливого молодого человека, присланного расставить книги, что доктор взял на воспитание сироту по имени Урсула. Новость эта как громом поразила обитателей Немура. Наконец в середине января 1815 года старик прибыл в родные края и тихо зажил в своем новом доме с десятимесячной девочкой, находившейся на попечении кормилицы.
