сравнении следующих двух отрывков:
Священник
1. Junij, mare Monsunt traiecto curiam regiam Mongardt dictam accessimus, ubi sub dio primum pernoctandum nobis erat. Nam a Rutenis et Suecis combusta et deruta tota erat curia[30].
Ульфельдт
1. Die Mensis Iunii trajecimus mare Monsund pervenimusqve ad curiam regiam Mongard: ubi illa nocte sub dio delitescere cepimus, erat namque a Ruthenis et Suecis devastata et combusta[31].
Оба произведения описывают одно и то же событие, но используют при этом различные латинские выражения и стилистические обороты. На этом основании К. Расмуссен делал вывод, что оба сочинения основываются на общем источнике, написанном на каком-то другом языке — немецком или датском. Кто был автором гипотетического оригинала — Ульфельдт или священник, — этот вопрос К. Расмуссен считал не поддающимся решению.
Если принять эти заключения — как и поступил К. Расмуссен, — то переиздание в 1973 г. ульфельдтовского текста вместо новой публикации записок Андреаса получается научно оправданным. Но расмуссеновское издание остается, тем не менее, все равно весьма проблематичным в другом аспекте. Во вступительной статье К. Расмуссена, как уже было сказано, совершенно отчетливо говорится, что текст Ульфельдта известен нам сегодня только по гольдастовскому изданию. Это, тем не менее, не верно. В действительности, рукопись с текстом Ульфельдта хранится в Королевской библиотеке Дании[32]. Рукопись, которая вне всяких сомнений старше издания. По водяным знакам бумага рукописи датируется 1541 — 1563 гг.[33], и более того: хотя маловероятно, чтобы основной почерк — небрежная скоропись с многочисленными знаками сокращений — мог принадлежать самому Ульфельдту, но второй почерк, которым вносились поправки к тексту между линиями строчек, обнаруживает очень близкое сходство с известными нам образцами собственной руки Ульфельдта[34]. Некоторые из этих исправлений можно найти в изданном тексте записок, другие же нет. По крайней мере в некоторых случаях рукопись содержит более верные чтения, чем издание[35]. Но поскольку сейчас издается долгожданный новый русский перевод издания, то я должен уточнить, что в сущности разница между текстами в издании и в рукописи не принципиальная.
Одно из принципиальных различий между рукописью и изданием связано с иллюстрациями[36]. В обоих изданиях Гольдфаста было по пять иллюстраций: вид Александровской слободы с птичьего полета; три изображения внутри покоев (прием посольства и переговоры); и, наконец, “рис. № 5” — пьедестал, поддерживающий царскую державу. В тексте есть отсылки к рисункам № 1—4. Но отсылка к рисунку 4 явно ошибочна, там должно стоять “рис. № 5”. Учитывая это и сравнив изображение Александровской слободы с реальной топографией современного Александрова, К. Расмуссен высказал предположение, что иллюстрации были плодом творчества не Ульфельдта, а издателя и не представляют ценности как исторический источник[37].
В рукописи никаких отсылок к изображениям нет. Но есть все же один рисунок на поле, в том месте, где в издании ошибочно указано “рис. № 4”. В действительности рисунок соответствует “рис. № 5” издания[38]. Отсутствие отсылок подтверждает, вероятно, подозрения К. Расмуссена в том, что иллюстрации в первом издании появились, скорее всего, благодаря творческой работе издателя. С другой стороны, наличие в рукописи одного рисунка (наименее сложного и интересного, а поэтому никогда не воспроизводившегося в работах историков) заставляет предположить, что Ульфельдт думал об иллюстрациях. Возможно, этот маленький рисунок подтолкнул издателя к идее проиллюстрировать книгу. В любом случае, трудно не согласиться с мнением К. Расмуссена, что первые четыре иллюстрации выглядят довольно подозрительно и вполне вероятно, были созданы на основе ульфельдтовского текста художником с богатой фантазией.
Несомненно, что при современном переиздании записок Ульфельдта приоритет должен быть отдан тексту рукописи, а не первого издания[39].
То, что в нашем распоряжении есть ранняя рукопись с ульфельдтовским текстом, — это, конечно, очень важно. Но все же в том, что касается ранних записок иностранцев о России, более важен факт, что помимо ульфельдтовского текста мы обладаем еще двумя сочинениями о посольстве в Россию в 1578 г., которые никогда раньше историками не изучались и не использовались. Одно из них — дневник NN — К. Расмуссен совершенно справедливо считал никак не связанным с текстом Ульфельдта.
Но прежде чем обратиться к “Дневнику”, мы должны сначала разобраться с описанием путешествия на латинском языке, атрибутируемым ульфельдтовскому священнику, Андреасу[40]. Атрибуция не вызывает никаких сомнений. Несомненна тесная связь между сочинениями Ульфельдта и священника, если мы сравним оба текста между собой. Так, к примеру, в тех случаях, где Ульфельдт употребляет “Ego” и глаголы первого лица, то у священника мы читаем: “D: Jacobus Wlfeldius”[41]. В особенности следующий сюжет, содержащийся в обоих текстах, ясно показывает, что Андреас действительно был личным священником самого Ульфельдта, а не просто каким-то клириком, прикомандированным к посольству. Когда 11 июня посольство достигло Фелина, то некоторые ливонские женщины пришли к посольским священникам с просьбой крестить их детей. Ульфельдт об этом пишет, что “наш пастор” крестил “более 55 человек”[42], а в записках Андреаса стоит: “мною было крещено более 50 человек”[43]. Судя по сведениям “Дневника”, также отразившего этот эпизод, священников при посольстве было больше одного[44]. Следовательно, когда Ульфельдт употреблял выражение “наш священник”, то он имел в виду своего личного священника.
В первую очередь мы должны задать вопрос, верно ли заключение К. Расмуссена о взаимоотношениях между записками Ульфельдта и священника. Суть этого вопроса заключается в том, действительно ли помимо трех существующих текстов был еще и гипотетический четвертый — на немецком или датском языке, из которого в равной степени заимствовали и Ульфельдт, и священник.
Главный аргумент К. Расмуссена, на котором он строил свою теорию, — это то, что поскольку и у Ульфельдта, и у священника встречается информация, которой нет у другого, то они независимы друг от друга. Этот аргумент, конечно же, не выдерживает критики. Любая информация, которой нет в другом сочинении, легко могла быть почерпнута из какого-то дополнительного источника или же просто из собственных воспоминаний. Что касается сведения, на которое К. Расмуссен указывал как на свойственное только Ульфельдту (шведская атака Пернау), то следует напомнить, что Ульфельдт сам открыто сознавался в том, что он использовал дополнительный литературный источник — “недавно изданную” “Ливонскую Апологию”[45]. Следовательно, любую информацию о Ливонской войне Ульфельдт легко мог позаимствовать оттуда. Относительно упоминания “Ливонской Апологии” К. Расмуссен полагал, что это должно было быть второе (в сущности третье — Дж. Л.) издание Chronica der Prouintz
