развитии событий. После заседания Политбюро ЦК КПСС П. Машеров обратился к Л. Брежневу:
«Леонид Ильич, белорусские кинематографисты сделали очень интересный документально-игровой телефильм о минском подполье. Посмотрите, пожалуйста. Не пожалеете, что затратили время».
Брежнев предложил членам Политбюро: «Давайте завтра посмотрим вместе».
После просмотра Петр Миронович встал и опять обратился к Брежневу:
«Леонид Ильич, у вас давно лежит проект Указа о присвоении Минску звания города-героя. Поддержите, пожалуйста».
Генсек спросил у членов Политбюро: «Возражения есть?» Все молчали. Даже Подгорный как воды в рот набрал. «Тогда будем считать, что решение принято, — сказал Брежнев и пожал руку Машерову. И сразу добавил: — Договорились: указ будет обнародован накануне 30-летия освобождения Минска от фашистов»,
С именем Машерова связано создание мемориального комплекса «Брестская крепость-герой» в 1969—1971 годах на территории Брестской крепости, открытие в 1969 году Кургана Славы Советской Армии-освободительницы Беларуси — памятника в честь подвига воинов 1-го, 2-го, 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов в Белорусской операции 1944 года, возведенного на 21-м километре шоссе Минск—Москва, мемориального комплекса «Прорыв» в честь прорыва вражеской блокады партизанами 5 мая 1944 года в ходе Полоцко-Лепельской битвы 1944 года, созданного в 1974 году на месте боев между деревнями Паперино, Плина и Новое Село, в 7 километрах от городского поселка Ушачи.
Вспоминая о своих встречах с Машеровым, известный скульптор, народный художник Беларуси Заир Азгур писал: «Знаменитый комплекс «Прорыв» на Витебщине и трагедийно величественная Хатынь под Минском, Курган Славы на Московском шоссе и монумент в честь матери-патриотки в Жодино, памятник Освободителям в Витебске и комплекс на месте сожженной деревни Дальва... Каждое из этих памятных мест отмечено заботой и поистине творческим вниманием П. М. Машерова...
Правда, однажды он мне показал эскиз будущего Кургана Славы Советской Армии — освободительницы Беларуси и как-то умышленно отошел к окну, будто бы всматриваясь в городской пейзаж, который открывался за стеклами, — со сквером и театром имени Янки Купалы, с фонтаном «Мальчик и лебедь». Я увидел на листе очертания будущего рукотворного кургана в честь армейского подвига наших фронтов, который сразу привлек мое внимание качеством художественного решения и народным представлением о таких памятниках в нашей истории. Когда я об этом сказал Петру Мироновичу, он смутился и промолвил как-то торопливо, что сам он, безусловно, не художник, что это еще только набросок и над ним, нужно надеяться, еще поразмыслят и по-своему все решат настоящие профессионалы. Скажу откровенно, что и теперь Курган Славы на Московском шоссе, который притягивает к себе внимание, имеет те очертания, которые я увидел на рабочем столе Машерова. Тогда это был эскиз, набросок, рабочая гипотеза...»
Когда Машеров обстоятельно разобрал 6-томную историю Великой Отечественной войны и сделал ряд замечаний, секретарь ЦК КПСС Черненко не удержался и сказал Брежневу: «Машеров умничает».
Именно по инициативе Петра Мироновича началась подготовка к изданию фундаментального труда «Всенародная борьба в Белоруссии против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны» в трех томах. Ему не было суждено познакомиться с книгами лично, потому что это уникальное издание вышло уже после смерти Машерова в 1983—1985 годах.
В 1976—1979 годах заведующим отделом культуры ЦК КПБ был белорусский писатель Алесь Петрашкевич. В документальном повествовании «Петр Машеров: «Теперь я знаю...» он писал: «Может, кто-нибудь и слышал от П. М. Машерова слова раскаяния в том, что именно в годы его правления в белорусской столице были закрыты последние белорусские школы. Мне слышать этого не довелось. На чужом, хотя и близком языке функционировали все высшие и средние учебные заведения, вся партийно-государственная машина. При нем почти все газеты были переведены на язык метрополии, а тиражи белорусских книг удерживались в мизерном проценте от тиражей на русском языке, а в престижные правительственные концерты попадали лишь этнографические национальные «вставки и т. д., а уж это мне известно доподлинно. Пожалуй, Петр Миронович, при всей его образованности и интеллигентности, разделял идею слияния всех языков в один великий и могучий, а культуру будущего представлял в виде некоего конгломерата культур, сперва обогащающих друг друга, а потом и вовсе сливающихся в нечто одно грандиозное. А может, и он понимал абсурдность происходящего и ждал времени, когда там, наверху, пройдет одурь?»
Народный писатель Белоруссии, член ЦК КПБ, председатель Верховного Совета БССР Иван Шамякин много раз встречался с Петром Машеровым, близко его знал.
В своих воспоминаниях он отметил: «Много хорошего сделал этот человек и для экономики, и для культуры. Но... но нелегко писать про него, потому что лично и до сих пор не могу объяснить политически, философски эту вопиющую противоречивость. Откуда она у довольно умного человека? От идеологической зацикленности? Зациклены мы были, пожалуй, все, но не в такой же мере. Все понимали ненормальность политики, которая проводилась.
Понимал же Машеров, что без культуры не будет нации, старался помочь ей. А во имя чего? Ради чего? Ради отчета? Исчезал же язык народа — основа национальной культуры. Эти вопросы мы ставили и тогда, эта боль обжигала, и мы кричали. Говорили и Машерову, и он как будто соглашался. Но русификация не прекращалась, она шла так же интенсивно, как при Гусарове (так он же русский), при Мазурове; даже русак Пономаренко не позволял таких поворотов, когда газеты западных областей, районов, «Сельская газета» переводились на русский язык. Процесс этот не был стихийным. Он поощрялся при застенчивом молчании многих. Белорусский учитель, который хорошо знает родной язык (поэму «Сказ про Лысую гору» читал на память с прекрасным произношением), Машеров ни разу — ни на одном пленуме, совещании, съезде, сессии, торжественном заседании — не выступил по-белорусски. И в частном разговоре с нами, писателями, не пользовался им. Т. Я. Киселев с Бровкой, Танком, со мной, с другими писателями говорил на родном языке. А Машеров как бы демонстрировал свою русскость.
С научной и творческой интеллигенцией.
И это действовало быстрее, чем любые постановления, — такой пример первого лица в республике. Кроме нас, писателей, никто не выступал по-белорусски — ни один идеолог всех рангов — от ЦК до райкомов, министр культуры, даже наши коллеги из творческих союзов. Исключением на республиканском уровне был один министр просвещения Михаил Гаврилович Минкевич, светлая ему память.
Все это действительно тяжело объяснить. Такая была уверенность, что в скором времени, при близком коммунизме, нации сольются и языки отомрут? Неужели было? Или было сильное давление из Кремля: «Никаких уступок национализму!»? Однако в других республиках процесс так не форсировался...»
Нужно отметить, что рядом с больными,
