также благопріятна для пыли, и что онъ, стоя на улицѣ, увидѣлъ свинью, выбѣжавшую изъ табачной лавки съ соломенкой въ зубахъ, изъ чего онъ заключаетъ, что и будущая недѣля будетъ хороша для утокъ, то есть, навѣрное будетъ дождь. Потомъ онъ извинился, что туалетъ его нѣсколько небреженъ, объясняя это тѣмъ, что прошлой ночью «солнце очень ярко свѣтило ему въ глаза». Онъ хотѣлъ самымъ деликатнымъ образомъ датъ понять окружающимъ, что наканунѣ былъ мертвецки-пьянъ.
— Но это не бѣда, прибавилъ онъ, вздохнувъ, — коль скоро душевный огонь поддерживается общимъ братскимъ весельемъ и крыло дружбы не теряетъ ни единаго пера, коль скоро умъ расцвѣтаетъ пышнымъ цвѣтомъ въ потокахъ розоваго вина и мы въ ту минуту чувствуемъ себя счастливѣе, чѣмъ когда-либо.
— Здѣсь совсѣмъ не мѣсто говорить рѣчи, остановилъ его пріятель вполголоса.
— Фредъ! воскликнулъ Сунвеллеръ, ударивъ себя пальцемъ по носу. — Умный человѣкъ пойметъ съ одного слова. Можно быть честнымъ и счастливымъ, и не обладая богатствомъ. Постой, Фредъ, не говори. Я самъ знаю: слово — серебро, а молчаніе — золото. Позволь мнѣ только спросить тебя на ухо: старикъ не сердится?
— Это до тебя не касается.
— Тебѣ легко говорить, а по-моему осторожность не мѣшаетъ, и въ словахъ, и на дѣлѣ, и онъ подмигнулъ глазомъ, какъ бы намекая на какую-то великую тайну, скрестилъ руки на груди, откинулся на спинку кресла и съ напускной важностью сталъ смотрѣть въ потолокъ.
Слушая эту галиматью, можно было почти безошибочно сказать, что «солнце и до сихъ поръ не переставало свѣтить Сунвеллеру въ глаза». Кромѣ того, его выдавали и мутные глаза, и всклокоченная голова, и блѣдное лицо, и весь его костюмъ. Платье его было измято и въ такомъ безпорядкѣ, какъ будто онъ спалъ, не раздѣваясь. На немъ былъ коричневый фракъ со множествомъ пуговицъ впереди и одной единственной сзади; яркій клѣтчатый галстухъ, пестрый жилетъ, бѣлыя совершенно испачканныя панталоны и старая-престарая шляпа, которую онъ носилъ задомъ напередъ, такъ какъ переднія поля были въ дырахъ; изъ наружнаго кармана, украшавшаго грудь фрака, торчалъ кончикъ — что былъ почище — сквернѣйшаго носового платка почтенныхъ размѣровъ; грязные обшлага сорочки были вытянуты елико возможно и нарочно отвернуты на рукава фрака; перчатокъ не было и въ поминѣ. Въ рукахъ онъ держалъ трость съ бѣлымъ костянымъ набалдашникомъ, изображавшимъ ручку съ кольцомъ на мизинцѣ — ручка обхватывала черный деревянный шарикъ. Для полной характеристики Дика, слѣдуетъ прибавитъ, что отъ него сильно разило табакомъ и вообще весь онъ имѣлъ грязноватый видъ. Развалившись въ креслѣ и устремивъ глаза въ потолокъ, онъ, повременамъ, угощалъ присутствующихъ какою-то меланхолической аріей, которую вдругъ обрывалъ посрединѣ и снова погружался въ молчаливое созерцаніе потолка.
Старикъ тоже опустился на стулъ и, сложивъ руки на колѣняхъ, поглядывалъ то на своего внука, то на его страннаго пріятеля: онъ сознавалъ, что не въ силахъ помѣшать имъ дѣлать все, что имъ угодно.
Внукъ хозяина сидѣлъ нѣсколько поодаль отъ своего друга, наклонившись надъ столомъ и, повидимому, безучастно относился ко всему. Я считалъ неумѣстнымъ вмѣшиваться въ ихъ семейныя дѣла, хотя старикъ неоднократно бросалъ на меня умоляющіе взгляды: я притворился, будто весь поглощенъ разсматриваніемъ картинъ и другихъ вещей, выставленныхъ на продажу, и потому ничего не слышу.
Однако, нашъ герой недолго виталъ въ облакахъ. Оповѣстивъ насъ, въ своихъ мелодическихъ куплетахъ, о томъ, что онъ обрѣтается въ горахъ и что ему недостаетъ только арабскаго коня для совершенія великихъ подвиговъ, онъ отвелъ глаза отъ потолка и перешелъ къ прозѣ.
— Фредъ, что, старикъ не сердится? какъ бы опомнясь шепнулъ онъ пріятелю, словно эта мысль внезапно озарила его.
— А тебѣ какое дѣло? угрюмо отвѣчалъ тотъ.
— Нѣтъ, скажи, не сердится? приставалъ Дикъ.
— Конечно, нѣтъ! Во всякомъ случаѣ, меня очень мало интересуетъ, сердится онъ или нѣтъ.
Этотъ отвѣть придалъ Дику еще больше храбрости, и онъ всѣми силами старался завязать общій разговоръ.
Онъ началъ доказывать, что хотя, по теоріи, содовая вода очень полезна, но ею очень легко простудить желудокъ, если не прибавлять немного инбиря или водки; послѣднюю онъ, во всѣхъ отношеніяхъ, предпочиталъ содовой водѣ — жаль только, что она дорога. Никто не счелъ нужнымъ оспаривать его мнѣніе, и онъ продолжалъ разглагольствовать: онъ говорилъ, что волосы дольше всего удерживаютъ табачный дымъ и поэтому, какъ ни стараются студенты Вестминстерской и Итонской школъ отбивать отъ себя этотъ запахъ, — они курятъ тайкомъ отъ своихъ воспитателей — наѣдаясь постоянно яблоками, ихъ всегда выдаетъ голова, въ значительной степени обладающая способностью удерживать дымъ. По его мнѣнію, Королевское общество наукъ оказало бы неоцѣненную услугу всему человѣчеству, если бы обратило вниманіе на это обстоятельство и изобрѣло средство для уничтоженія всякихъ слѣдовъ табачнаго дыма. Такъ какъ и противъ этого мнѣнія никто ничего не возразилъ, м-ръ Сунвеллеръ сталъ просвѣщать насъ насчетъ ямайскаго рома: по его словамъ, это очень пріятный и вкусный напитокъ, но и у него есть свой недостатокъ — послѣ него на цѣлые сутки остается непріятный вкусъ на языкѣ. И чѣмъ дальше, тѣмъ разговорчивѣе и развязнѣе онъ становился.
— Чортъ знаетъ, на что это похоже, господа, когда родные начинаютъ ссориться! воскликнулъ онъ. — Если крыло дружбы не должно терять ни одного пера, то о крылѣ родства и говорить нечего: оно должно не только оставаться въ цѣлости, но расти и развиваться.
— Удержи свой языкъ, посовѣтовалъ ему пріятель.
— Милостивый государь, не перебивайте оратора. Господа, въ чемъ заключается настоящее дѣло? Съ одной стороны мы видимъ престарѣлаго, почтеннаго дѣда, — я говорю это съ величайшимъ къ нему уваженіемъ, — съ другой молодого, расточительнаго внука. Старый, почтенный дѣдъ говорить расточительному внуку: «Я тебя воспиталъ, вывелъ въ люди; но ты сбился съ истиннаго пути, что, впрочемъ, часто бываетъ съ молодежью — и теперь ужъ не надѣйся на меня; я тебя знать не хочу». На это расточительный внукъ отвѣчаетъ: «Вы очень богаты, я это знаю; но вы не очень-то раскошеливались для меня, вы копите деньги для моей маленькой сестренки, которая живетъ у васъ въ кабалѣ, не видя свѣта Божьяго. Отчего бы вамъ не подѣлиться какой нибудь бездѣлицей съ вашимъ старшимъ внукомъ?» Почтенный дѣдъ отвѣчаетъ, что онъ не только не намѣренъ открывать для него свой кошелекъ съ той милой готовностью, которую такъ пріятно видѣть въ джентльменѣ его лѣтъ, но что, при всякой встрѣчѣ съ нимъ, онъ будетъ ему выговаривать, будетъ его бранить, на чемъ свѣтъ стоитъ. Спрашивается: не лучше ли было бы, если бы старикъ, вмѣсто того, чтобы тянуть эту канитель, отсчиталъ внуку малую толику денегъ и тѣмъ возстановилъ миръ и согласіе въ семьѣ.
Окончивъ
