class="p1">Лежа в открытом гробу, Мо Жань смотрел на ночное небо и бесшумно опадающие на землю цветы. Подхваченные ветерком лепестки падали в гроб, нежно гладили кожу его щек. Один за другим цветы проносились мимо и увядали, как память о всем, что случилось с ним в этой жизни.
Он поднялся с самых низов, от незаконнорожденного ублюдка до единственного императора смертного мира. Не счесть его преступлений, не смыть с рук пролитую им кровь. Этого достопочтенного любили и ненавидели, и сам он был подвержен всем страстям и желаниям этого мира, но в конце концов у него ничего не осталось.
В итоге он даже не видел смысла в том, чтобы придумать посмертное имя для своего надгробия. Никакого бесстыдного «единственный император на тысячи лет[1.24]» или глупых каламбуров вроде «жаренного в масле» или «варенного на пару». Он не написал ровным счетом ничего. В конечном счете на могильном камне первого и единственного императора мира совершенствования не было написано ни одного слова.
Фарс длиною в десять лет наконец подошел к концу.
Несколько часов спустя, подобно огромной огненной змее, толпа людей с зажженными факелами поднялась на вершину. В резиденции императора их встретил совершенно пустой Дворец Ушань. На Пике Сышэн не осталось живых людей, лишь в Павильоне Алого Лотоса Сюэ Мэн безутешно рыдал над горсткой праха.
А в тени Пагоды Тунтянь остывало тело мертвого Мо Вэйюя.
Автору есть что сказать:
ожидание было долгим, но такого вы, пожалуй, не ожидали. Ха-ха-ха!
[Визуал к 1 главе]
Глава 2. Этот достопочтенный воскрес
«С тысячей грязных мыслей внутри было сердце мое как застоявшаяся вода.
Но в самый холодный день зимней ночи[2.1] в него вдруг проникла весна[2.2].
Неужели Небеса сжалились над одинокой травинкой, живущей во тьме?
Боюсь лишь, человеческая слабость[2.3] не выдержит испытаний, ниспосланных свыше[2.4]».
Хрустально чистый женский голосок плавно доносился до ушей. Словно жемчуг, с тихим стуком падающий на нефрит, эти слова с нежным звоном били по воспаленному мозгу Мо Жаня, причиняя такую сильную головную боль, что на лбу и висках вздулись вены, а голова была готова взорваться.
— Какого черта расшумелись?! Где откопали этого стенающего злого духа? Эй, кто-нибудь, быстро выбейте из этой суки всю дурь!
Выпустив пар, Мо Жань наконец осознал, что что-то не так.
...Разве он не умер?
Ненависть и холод, боль и леденящая тишина сдавили грудь. Мо Жань резко открыл глаза.
Все, что случилось перед его смертью, развеялось, словно первый снег на ветру. Он обнаружил себя лежащим на кровати, и она находилась не на Пике Сышэн. Изголовье было украшено резными драконами и фениксами, а сама древесина источала приторно-женственный аромат пудры. Довольно поношенные и истертые розовые и светло-сиреневые одеяла и подушки расшиты узорами в виде играющих в воде уток-мандаринок[2.5]. Подобное постельное белье часто можно было увидеть в спальнях женщин легкого поведения.
鸳鸯戏水 yuānyāngxìshuǐ юаньянсишуй «утки мандаринки плещутся в воде» — китайская поговорка о любящей паре; метафора: заниматься любовью. Также «утка-мандаринка плещется в воде» — это название для прозрачного супа с приготовленным на пару голубем.
— …
Мо Жань на мгновение застыл.
Он знал, что это за место.
Дом развлечений[2.6], что находился неподалеку от Пика Сышэн.
Дом развлечений — это было лишь более-менее приличным названием для борделя, которое намекало гостям на возможность интимных встреч без обязательств, ведь тем, кто пришел сюда, было довольно просто встретиться, а уходящим — легко расстаться.
В юности Мо Жаня был такой период, когда он был очень неразборчив в связях. Тогда больше половины каждого месяца он ночевал в этом притоне. Однако, когда ему было около двадцати, этот публичный дом был продан, а затем переделан в винную лавку. Как так вышло, что после смерти он внезапно очутился в давно уже не существующем борделе? Что здесь вообще происходит?
Неужели в своей прошлой жизни он сотворил так много зла и погубил так много молодых девушек и юношей, что в наказание переродился в теле проститутки из низкопробного публичного дома?
Витая в своих мыслях, он неосознанно повернулся на другой бок и столкнулся с чьим-то спящим лицом.
— …
Что это? Почему рядом с ним кто-то лежит? Тем более абсолютно голый мужик?!
Парень был совсем молодым с изящными и милыми чертами лица, словно вырезанными из белоснежного нефрита. С первого взгляда было и не понять, парень перед ним или девушка.
Хоть на лице Мо Жаня не отразилось никаких эмоций, в душе он рвал и метал. Долго всматриваясь в белоснежное кукольное личико, он вдруг вспомнил.
Разве это не тот продажный мальчик[2.7], с которым он так любил развлекаться в пору своей молодости? Кажется, его Жун Сань звали? Или, может, Жун Цзю[2.8].
Стоит отметить, что выбрав подобное имя, автор, возможно, намекает на то, что этот персонаж по жизни «вмещал в себя многих».
Неважно, Сань или Цзю, важно то, что этот паренек умер от венерической болезни[2.9] много лет назад и от него даже костей уже не должно было остаться. Но сейчас он тут, живехонький, уютно примостился на своей стороне кровати. Одеяло сползло, оголив шею и часть плеча, усыпанного алыми следами любви.
С натянутым выражением лица Мо Жань приподнял одеяло и заглянул под него.
— …
Тело этого красавца Жун Цзю или Сань — ладно, пусть будет Жун Цзю, — было покрыто множеством следов от ударов хлыстом, а белоснежное нежное бедро было стянуто парой красных веревок.
Мо Жань почесал подбородок и подумал про себя: «Интересненько».
Как ни крути, а это утонченное искусство связывания и безупречная техника выглядели слишком знакомо.
Мать вашу, не может быть! Это же дело его рук!
Как совершенствующийся, который в прошлом был очень увлечен вопросом перерождения, теперь Мо Жань не мог не подозревать, что, кажется, снова вернулся к жизни.
Чтобы подтвердить свои догадки, он нашел бронзовое зеркало. Вещь была старой и затертой, но в мутном отражении все равно легко угадывались его собственные черты лица.
На момент смерти Мо Жаню было тридцать два и он был мужчиной в расцвете своих сил, но парнишка в зеркале, несмотря на характерный полный высокомерия и властности взгляд, выглядел совсем уж юно, лет так на пятнадцать или шестнадцать.
В спальне больше никого не было, поэтому гроза целого поколения совершенствующихся,
