Они собрались в большом дворе горной крепости. Кавалькада Симеона вовсю веселилась с отчаянием людей, окруженных превосходящими их по численности горцами, которые громко обсуждали, как им вот-вот вспорют животы. Люди Барнагаша веселились с энтузиазмом людей, впервые в жизни увидевших лошадей и верящих, что они схватили удачу за хвост.
Выстрелило ружье — и Барнагаш пустился бежать. Он взбежал вверх по тропе с такой легкостью, будто был горной козочкой. Симеон следовал за ним, опустив голову, его сердце тяжело забилось в грудной клетке.
Барнагаш бежал впереди, ловко перепрыгивая с камня на камень. Симеон старался не отставать. Длинные ноги позволяли ему быстро передвигаться по земле, но его легкие пылали.
Барнагаш всего на шаг опережал его, они бежали и бежали. Воздух был очень тяжелым, и голова Симеона поплыла. Словно сквозь сон он подумал, что, возможно, выиграть забег ему не удастся и он умрет при попытке сделать это.
Спустя три часа силы его оставили. Барнагаш замедлил бег, задумался и остановился. Грудь у Симеона ужасно болела, и он опасался, что его легкие полны крови.
Через некоторое время он сел и спросил Барнагаша, собирается ли тот заколоть его и скормить его тело шакалам, или сначала они вернутся в крепость.
Барнагаш в это время ковырял в зубах своим большим ножом. Он усмехнулся, показав все свои большие белые зубы. До сих пор еще никто не выдерживал трехчасового забега, так что вместо того, чтобы убивать Симеона, Барнагаш предложил ему вступить в свою армию.
Симеону понадобилось несколько недель, чтобы уговорить своего нового наставника отпустить его: ему было необходимо продолжить путешествие в Абиссинию.
— Никому не известно, почему в этой стране идет война, — сердито сказал ему Барнагаш, — но они постоянно воюют. Они могут просто так отрезать тебе голову. — Симеон не стал напоминать Барнагашу, что прием абиссинцев может оказаться куда менее опасным, чем тот, который оказал ему сам горный король.
Когда Симеон смог наконец уехать, он прихватил с собой традиционный дар провинциального правителя — долгую дружбу. А также любовь к бегу.
Бег прояснял ему разум. Заряжал энергией тело. Симеон твердо решил в ближайшие же дни приобщить к бегу Годфри — он был немного полноват в талии. Младшему брату просто необходима физическая активность, а также мужская компания.
Симеон пробежал еще одну милю, и мысли его перешли к отцу.
Разумеется, он знал, что отца не стало. Известие о его смерти пришло довольно быстро — месяца через два после похорон. Симеон тогда путешествовал по Пальмире и направлялся в Дамаск. Он заглянул в англиканскую церковь, расположенную на одной из улиц Дамаска, и заказал заупокойную службу. Но лишь оказавшись возле дверей Ревелс-Хауса, Симеон явственно осознал, что случилось. Его крепкого отца — человека, который легко подбрасывал его в воздух, сажал на коня, — не стало. И дом стал похож на пересохший колодец — пустой и безжизненный. А мать превратилась в крикливого диктатора. Младший брат тучен и вял. Усадьба в полном упадке. Даже дом разваливается, многие вещи в нем поломаны или разбиты. Ковры покрыты пятнами, драпировки выгорели.
«И кто в этом виноват?» — спросил его внутренний голос.
«Но я же теперь здесь», — ответил Симеон сам себе.
Он вернулся в Англию, чтобы привести в порядок поместье, заняться семьей, познакомиться с женой.
С его женой.
Еще один объект, который следует рассматривать очень осторожно. Похоже, в их первую встречу он вел себя не так, как надо. Она оказалась прямой противоположностью тому, что он ожидал увидеть. Золотая середина учила, что красота — это всего лишь внешняя оболочка, однако красота Исидоры исходила изнутри и была яркой, как пламя факела. Его жена походила на принцессу, только он никогда в жизни не видел принцесс со всеми зубами.
При одной мысли об Исидоре Симеону захотелось замедлить бег — из-за странной реакции его тела на возникший в голове образ. Бежать? Или?..
Бежать.
Симеон одернул спереди штаны и побежал быстрее.
Обед не задался с самого начала, когда Хонейдью расставил на столе тарелки с бульоном. Симеон совершенно забыл нелепое английское убеждение в том, что бульон подходит всем, кроме разве что несчастных инвалидов.
Он был зверски голоден после пробежки.
— Я подожду смены блюд, — сказал Симеон дворецкому.
Хонейдью кивнул, но Симеону показалось, что в его глазах мелькнула тревога. Стол бы освещен сальными свечами, годившимися только для комнат слуг, так что Симеон не мог хорошенько разглядеть лицо дворецкого, но причина тревоги Хонейдью скоро стала понятна. Следом за бульоном подали по тонкому, как бумага, ростбифу.
Следующее блюдо было еще более удивительным. Опустив глаза на порезанное кружочками крутое яйцо, сбрызнутое каким-то коричневатым соусом, Симеон потерял терпение.
— Хонейдью, — сказал он, силясь говорить спокойно, — будьте так добры сообщить мне, что у нас сегодня в меню.
В разговор вмешалась мать.
— Это я составляла меню — именно такие блюда нам подходят, — заявила она. — Если хочешь, можешь меня поблагодарить. Перед тобой блюдо под названием oeufs au lapin[1].
— Ну да, яйца, — кивнул Симеон. — Это я вижу.
— А соус сделан из крольчатины, — сообщила герцогиня.
— А-а…
— Похоже, ты привык к более грубой пище, — заявила она.
Годфри с отчаянным энтузиазмом тыкал вилкой в яйцо, и это заставило Симеона задуматься о том, что подадут на стол дальше.
Больше на обед ничего не было.
— Должно быть, вы шутите? — недоверчиво проговорил Симеон.
— Яйца и мясо мы получили в одном блюде, — промолвила герцогиня, глядя на него. — А начали обед с бульона. Мы в Англии, знаешь ли, не едим филе из льва! И мы с твоим отцом всегда питались умеренно.
— Никакой это не умеренный обед, — сказал Симеон. — Это обед для голодающих.
Наклонившись к нему, Годфри громко прошептал:
— Симеон, если хочешь, кто-нибудь из слуг принесет тебе перед сном большую тарелку с хлебом и сыром. А иногда они еще добавляют жир со сковороды, на которой жарилось мясо.
Мать явно это слышала, однако она с деланно равнодушным видом уставилась на противоположную стену.
Неудивительно, что несчастный мальчик округлился. Поскольку мать не давала ему той пищи, в которой нуждается его растущий организм, Годфри научился запасать жир, как голодный нищий, и при каждой возможности переедал.
Симеон повернулся к дворецкому.
— Хонейдью, — промолвил он, — прикажите миссис Балок подать к столу все, что она может приготовить в ближайшие несколько минут. Кстати, я сейчас говорю не о хлебе с сыром.
