неделю, для которых посещение нашей гостиной было единственным видом развлечения. Это означало бесконечные чашки чаю, бесконечные тарелки с пирожными и бисквитами, а для меня лично – попытки разговаривать с рядом молодых барышень, которые сидели, вытянувшись на своих стульях, в скромных шляпах. У них были блестящие носы, прямые волосы, и они не умели разговаривать. Все, конечно, знали, что это только напускное и, что в своем интимном кругу, когда они станут разговаривать о религии, философии, любви, отношениях между полами и политике, не будут стесняться, и что, как только они выйдут замуж, в их внешности произойдет полная метаморфоза: они начнут пудриться, причесываться к лицу, научатся флиртовать, поддерживать разговор и носить платья из Парижа. Но хотя я все это знала, мне от этого не было с ними легче разговаривать, и это не разряжало скуки этих длинных зимних приемов.
Еще одной особенностью русской жизни был балет, который являлся государственным учреждением и поддерживался правительством. В Англии все знают русский балет, но имеют весьма слабое представление о технической стороне танцев, между тем как в России каждое движение, каждый жест балерины были известны, и ни малейшая ошибка в танце не проходила не замеченной орлиными взглядами критиков, которые сидели в зале. Если на частицу секунды был упущен такт или же в позе балерины было недостаточно гармонии, зала встречала танец ледяным молчанием. Зато громкие аплодисменты встречали исполнение какого-нибудь трудного пируэта или же арабеска.
Обучаясь с раннего детства в Императорской балетной школе, русские танцовщицы посвящали всю жизнь своему искусству, со всем пылом и энтузиазмом, на которые они были только способны. Было далеко не легко приобрести ту легкость, которая делала их похожими на порхающих по сцене мотыльков, или же выработать силу мускулов, необходимую для гармонии движения. Это означало бесконечные усилия, ежедневно долгие часы утомительных упражнений, вечные уроки, даже один пропущенный урок влек за собою уже некоторую медлительность, движения становились незаконченными, шероховатыми, вместо мягких и плавных, и весь образ танцовщицы становился затуманенным, вместо того чтобы быть очаровательно ясным.
Когда я была в России, брала уроки танцев у Соколовой, бывшей прима-балериной Императорского балета. Она считалась одной из лучших преподавательниц балетных танцев Санкт-Петербурга. Павлова и Карсавина брали у нее ежедневно уроки. Кипы пыльных балетных афиш висели у нее в передней. Картонки, переполненные балетными туфлями, стояли во всех углах, и повсюду чувствовался слабый запах пудры, мыла и одеколона. Иногда, пока я одевалась, слышен был урок в соседней комнате, раздавались звуки дешевого пианино, на котором играли Шопена или Чайковского, доносились равномерные удары танцующих ног, которые время от времени прерывались строгим голосом: «Па-де-ша. Па-де-бурэ![5] Нет, нет, левую ногу вперед!» Потом появлялась какая-нибудь разгоряченная фигура и, усталая, опускалась со слабой улыбкой в кресло. «Теперь ваша очередь, мадемуазель. Мадам готова». И я входила в большую залу, в которой находились один стул с прямой фигурой Соколовой, пианино и ваза с цветами на подоконнике.
Балет бывал каждое воскресенье и каждую среду в Мариинском театре, и почти все кресла и ложи на этом спектакле были заняты по абонементу, который было очень трудно получить, так как эти абонементы буквально переходили по наследству от отца к сыну. В опере можно было сидеть где угодно, но в балете ни одна дама не могла сидеть нигде, кроме лож. Также считалось неприличным стоять у барьера ложи в продолжение антракта, так что, как только опускался занавес, все удалялись в аванложу, где курили, разговаривали и принимали знакомых, которые сидели в партере.
Когда я закрываю глаза, все еще чувствую особенную атмосферу этого красивого театра, аромат амбры и шипра, шоколада и папирос, едва уловимый запах отопления, кожи и вековой пыли, поднимаемой на сцене танцующими ногами. Я вижу пред собою белую с золотом и голубым отделку театра, ложи, далекую галерею, партер, переполненный артистами, музыкантами, молодыми дипломатами, офицерами в блестящих формах и старыми генералами. Иногда, вопреки всем правилам хорошего тона, молодые барышни наклонялись из ложи, посылая улыбку какому-нибудь молодому человеку. Несколько старых господ разговаривали серьезно не о политике, а спорили о технике какой-нибудь балерины, горестно покачивая головой и соглашаясь с тем, что искусство хореографии клонится к упадку, и последние балеты хуже предыдущих. Полные дамы купеческого звания жевали шоколад, преподнесенный им в перевязанных лентами коробках стройными мужчинами; в фойе гуляли молоденькие барышни и молодые люди, занимавшие места на галерее, и за ними наблюдали боязливые мамаши, заедая слабый чай пирожными с кремом.
Внезапно оркестр рассаживался по местам, резко звучал звонок, люди спешили по коридорам, открывались и захлопывались двери лож, слышалось шуршание платьев и движение, в то время как постепенно угасал свет, и большой занавес поднимался, вновь унося в «страну грез».
Глава 3
Придворный быт
Жизнь в России тесно переплетена с исповеданием православия. Если кто-нибудь переезжает на новую квартиру, открывает магазин, школу или же какое-нибудь здание для общественного пользования, то обыкновенно здесь служится молебен, и никто бы не осмелился отправиться в путешествие или начать новое дело, не помолившись пред иконой Божией Матери или одному из бесчисленных русских святых, которые висели в каждом русском доме на самом почетном месте. Быт древних русских царей являлся странной смесью византийской пышности, распущенности и чисто монастырской суровости. Московский Кремль, в котором величайшие народные святыни расположены в непосредственной близости к царским дворцам, является нагляднейшим доказательством, как тесно было связано православие со всей жизнью русских царей. Вся пышность и великолепие московского периода русской истории носила строго религиозный отпечаток. Одним из особенно чтимых праздников был праздник Крещения и водосвятия, когда царь сходил из Кремля к берегам Москвы-реки в сопровождении бояр и стрельцов в ярких кафтанах. Здесь ожидало царя духовенство в блестевших золотом облачениях, и царя перевозили трижды в лодке по длинной проруби, специально вырезанной для этого случая во льду. Особые люди строго следили за тем, чтобы прорубь не замерзла.
В течение столетий этот обряд в точности воспроизводился в Москве и был перенесен в несколько измененном виде и в Санкт-Петербург. Из года в год на Дворцовой набережной на Неве строилась Иордань, в которой 6 января служили молебен, освящали знамена гвардейских полков, после чего происходил церковный парад. В 1905 году во время крещенского парада едва не произошло большого несчастья. Как можно предположить, из-за недосмотра военного начальства в числе солдат Лейб-гвардии Конной артиллерии оказались злоумышленники, которые зарядили одно из орудий батареи, стоявшей у Биржи на Васильевском острове, не холостым, а
