А. Жданов и А. А. Кузнецов в своем письме командующему Ленинградским фронтов М. С. Хозину в марте 1942 г.[53], пережившие страшную зиму ленинградцы уже не чувствовали себя обреченными, и с каждым днем весны возрастало число тех, кто начинал оптимистически смотреть в будущее. 27 мая 1942 г.
О. Ф. Берггольц записала в своем дневнике: «Еще умирают в домах, где с зимы держатся холод и тьма (окна-то забиты), но общий тонус выше, и жажда жизни говорит все громче, нет того чувства всеобщей обреченности, как в феврале»[54]. Но до всеобщего чувства торжества было еще далеко, ленинградцам предстояло пережить еще немало трудностей и выдержать новые испытания блокадной жизни…
Глава первая
Всеволод Вишневский: «Враги у его стен, а город стоит» (июнь 1942 г.)
«1 июня. Ясное утро. Светит солнце, температура +10°. Днем до +20°. Сутки прошли спокойно. Отдаленная артиллерийская стрельба. В городе без перемен»[55], – записал в своем дневнике старший бухгалтер Института легкой промышленности Н. П. Горшков. Внимательный наблюдатель, педантично фиксировавший в своем дневнике все, что видел и слышал в осажденном городе начиная с сентября 1941 г., и плохо представлявший, что происходило за пределами блокадного кольца, мог лишь предполагать, что так ожидаемые всеми ленинградцами «перемены» наступят не скоро. Сложившаяся напряженная обстановка в результате неудачи Любаньской операции по прорыву блокады Ленинграда и впрямь не внушала оптимизма, и командованию Ленинградского фронта пришлось принимать неотложные меры по укреплению обороны города. 1 июня 1942 г. Военный Совет Ленинградского фронта принял постановление «Об организации работ на оборонительных рубежах», для выполнения которого Ленгорисполком принял на следующий день решение «О мобилизации населения города на завершение оборонительных работ». Продолжительность рабочего дня устанавливалась в 10 часов[56]. Десяткам тысяч ленинградцев пришлось снова взять в руки лопаты, топоры, кирки, ломы и носилки. Объектом напряженного труда стали хорошо известные населению пригородные дачные места и окраины города. В самом Ленинграде строились баррикады, доты, дзоты, сооружались противотанковые препятствия. Пытаясь сорвать оборонительные работы, противник обрушил на строителей артиллерийский огонь и бомбовые удары. «Итак, я опять строю доты, – записал 4 июня 1942 г. в своем дневнике главный инженер завода «Судомех» В. Ф. Чекризов. – Горячо взялись за них и, конечно, не справились бы, если бы не прислали краснофлотцев и красноармейцев. Среди них слесаря, разметчики, сварщики, резчики, самое главное, они крепкие, здоровые физически люди, чего нельзя еще сказать о большинстве наших рабочих. Отпечаток голодной зимы еще не у всех прошел»[57].
Еще одной важной мерой укрепления обороноспособности осажденного Ленинграда в июне 1942 г. стало всеобщее военное обучение второй очереди, которое развернулось в 26 районных военно-учебных пунктах. Для улучшения методического руководства военно-учебными пунктами был открыт общегородской учебно-методический центр – Дом всевобуча[58]. В помощь внутреннему гарнизону были организованы вооруженные рабочие отряды, основной задачей которых было уничтожение немецких войск в случае их вторжения в город. К 1 июля 1942 г. на предприятиях Ленинграда было организовано 77 таких отрядов общей численностью 8490 человек[59]. Постепенно была восстановлена и деятельность групп самозащиты при домоуправлениях. К концу июня 1942 г. насчитывалось 2733 группы самозащиты, в которых состояло 60 тыс. человек[60].
Проведенная в это время сверка домовых книг с фактически проживающим населением помогла выяснить реальную демографическую ситуацию в домохозяйствах. Всего было проверено 15945 домов и 1179 общежитий. В результате этой проверки было выявлено выбывших и не отмеченных 241687 человек (!), в том числе 112 757 выбывших по эвакуации, 33 029 ушедших в Красную Армию, 81305 умерших[61]. Как отмечал в справке на имя председателя Ленгорисполкома П. С. Попкова начальник Управления милиции Ленинграда Е. С. Грушко, «проверка показала, что управхозы и коменданты домов отметку выбывающих граждан производили несвоевременно ввиду их массового выбытия»[62].
Объективным показателем возрождения города после зимнего паралича и разрухи стало начавшееся весной 1942 г. восстановление городского хозяйства и улучшение его санитарного состояния. К середине июня 1942 г. Государственная санитарная инспекция Ленинграда проверила санитарное состояние всех домов города. Было обследовано более 11 тыс. домов, из них, по заключению комиссии, элементарный санитарный порядок был наведен в 9525 домах. Домовая канализация действовала в 7654 домах. Хотя вода подавалась в квартиры только 3,5 тыс. домов, еще более 3 тыс. домов были обеспечены водоразборами. Контроль за санитарным состоянием домов стали осуществлять практически полностью восстановленные санитарно-бытовые комиссии[63]. Разительные перемены в жизни города к лету 1942 г. отмечены во многих дневниках блокадников и в их письмах родным и близким.
Заметным событием в блокадной жизни ленинградцев стало расширение трамвайной сети: к пяти маршрутам (№ 3, 7, 9, 10, 12) с 15 июня добавился маршрут № 20, который пересекал почти весь город с севера на юг – от Политехнического института до площади Стачек. С 20 июня был продлен маршрут «десятки» на целых пять километров, и она пошла теперь от Расстанной улицы до Охтинского кольца. Обкатка нового участка совпала с сильным артиллерийским обстрелом: в этот день в городе разорвалось 189 вражеских снарядов, в результате чего было убито 13 и ранено 49 его жителей[64].
Наученное горьким опытом первой блокадной зимы, руководство обороной города принимает еще 11 июня 1942 г. совместное (бюро Ленинградского горкома партии и исполкома Ленгорсовета) постановление «О порядке организации работ по слому деревянных сооружений для создания зимнего запаса дров». Сносу подлежали в первую очередь строения, разрушенные бомбардировками и обстрелами, расположенные на участках, «нуждающихся в разрядке по санитарным и гигиеническим требованиям», а также недостроенные дома. Из предназначенных к сносу 6 тыс. деревянных домов предстояло расселить 90 тыс. жителей[65].
С наступлением погожих июньских дней многие ленинградцы впервые «выползли» во дворы своих домов, на улицы и в скверы, чтобы насладиться теплом и солнцем. «На улицах сидят и греются дистрофики и цинготные. Обнажили ноги, распухшие, покрытые цинготной сыпью, черные и тонкие, исхудалые,»[66] – отметил в июне 1942 г. в своем дневнике В.Ф.Чекризов. Хотя число «дистрофиков» к лету 1942 г. значительно сократилось, борьба с алиментарной дистрофией оставалась важной задачей органов власти и медицинских учреждений. На 15 июня 1942 г. в больницах и госпиталях находилось 16892 ленинградца с самой тяжелой формой дистрофии III степени, а еще 6989 человек с таким заболеванием нуждались в госпитализации. Ссылаясь на постановление Военного Совета Ленинградского фронта от 5 мая 1942 г., которым было предоставлено 7 тыс. коек для госпитализации гражданских больных в госпиталях Санитарного управления Ленфронта, председатель Ленгорисполкома П. С. Попков обратился к А. А. Жданову с просьбой обязать Санитарное управление «принять новых больных на освободившиеся в госпиталях койки
