потратил из общего запаса, подсчитывать. Приблизительно на каждого приходилось по пяти фунтов.
— Значит, ты берешься сдать и мое? — сказал Мигалов. — Смотри, не засыпься.
— Не беспокойся. У меня взять потруднее, чем в забое. Пусть сунутся.
5
На прииске начали твориться непонятные дела. Слухи о налетах на самые богатые шахты бродили по казармам. Рассказывали о подробностях; как экспроприаторы{16} опускаются по лестницам вместе со сменой, кричат «руки вверх» и начинают кайлить и мыть. И в самом деле, милицейские посты появились там, где их никогда никто не видел. Мигалов раздумывал над сложившимися обстоятельствами. Опасение попасть в историю по милости какого-нибудь Пласкеева сильно встревожило. Лидия нашла выход: уехать в Бодайбо, снять квартиру.
В вагоне приисковой железной дороги он щурил серые с золотой искрой глаза на соседей по скамье. Вряд ли кому выпало на долю такое счастье, как ему. Облик Лидии — с ее умом, ясным взглядом карих округленных глаз, чистым голосом, тонким телом, неторопливыми ловкими движениями — встал перед ним. Сейчас, в отдалении, с особенной силой чувствовал он, как дорога ему близость подобной женщины. Казалось невероятным, что она — эта Лидия — его. Оглянулся на детину в рыжих сапожищах. Да, наверное, этому другу не довелось испытать ничего похожего. Эти старателишки, которые сидят у окошка с сундучками возле ног, далеки от подобного счастья, как далеки от своих деревень и самородков в конскую голову. Он достал папиросы, закурил небрежно и вынул платок, пахнущий одеколоном. Пассажиры потянули носами и снова погрузились в свои мысли под однообразный рокот колес.
Поезд шел ровно и быстро. Удобно сидеть, упершись в спинку скамьи, и поглядывать на проплывающие прииски с грязью, взъерошенными отвалами, на бесконечные, будто вспаханные гигантским лемехом, борозды золотых огородов. После пьяного угара Мигалов испытывал приятное чувство грусти. Он немного погорячился, слишком по-шахтерски возражал Лидии против ее намерения снять квартиру в Бодайбо. Собственная квартира для шахтера казалась чем-то стыдным, буржуазным, а сейчас радовался: не может же он жить в лачуге. Он был согласен теперь: если снимать квартиру, то хорошую, чтобы мебель была приличная, с хозяйской уборкой, с услугами. Ей надо отдохнуть после всех неприятностей.
Колеса стучали мерно и однообразно. Под ритм припоминалась жизнь за последний год во всех мелочах. С точки зрения Мигалова она была необыкновенна и замечательна. К старшему смотрителю подземных работ Пласкееву является молодой шахтер, совсем незнакомый с золотодобычным делом. Федор Иванович — серьезный, опытный спец. Разговаривать с ним не каждый решается. Но молодой шахтер вступает с ним в беседу о рудничных работах, о креплении, о всяких вещах и производит впечатление дельного, способного парня. Сразу, без искуса на верховых работах, парня посылают в шахту с хорошим подъемным золотом{17}. Спец понял, с кем имеет дело. Началась привольная жизнь. В клубе — каждый день, всегда навеселе. Карманы — неистощимый источник уверенности в себе. Смело заговаривает с Лидией — режиссершей и артисткой, веселой и шутливой, которую знают на прииске все до единого. Сначала она только смеется на попытки загородить ей проход в дверях и ускользает, потом в ее глазах появляется что-то похожее на внимание и интерес. Проходит какой-нибудь месяц, и он, Мигалов, сидит у старшего смотрителя в квартире. Чай разливает Лида. Она удивляется самым простым вещам. О глубоких шахтах со спуском в клети слушает, как о чем-то чудесном. В глазах неподдельный испуг, когда он рассказывает о рудничном газе, способном взорваться от искры при ударе кайлы о камень, о том, как страшные газы собираются вокруг свечи и фонаря, и как новички, не зная, не ведая опасности, преспокойно поглядывают на зеленоватое облачко. Нечего и говорить — такое внимание подталкивало на преувеличение и прикрасы. Он сам не слышал, как булькает и поет гремучий газ, вырывающийся из щелей, но говорил об этом, как будто каждый день присутствовал на подобных концертах. А таким самым обыкновенным вещам — как яблоки, насыпанные на телеге на базаре, вишни в ворохах под открытым небом, — можно было подумать, что она не верит. Глаза ее туманились, она любуется уже не рассказами, а этим необыкновенным шахтером, который жил в райских краях. Готова расцеловать его при муже. С рассказов и началось. Федор Иванович поднимается из-за стола, чтобы уйти в шахту, из приличия поднимается и гость, — нельзя же сидеть, когда хозяин уходит, — но Лида отнимает шляпу; от нее пахнет духами. «Ведь вам во вторую смену, сидите, куда торопитесь?» И он с бьющимся сердцем садился на только что покинутый, еще не остывший стул. Оба смотрели, как одевается Федор Иванович, точно он приходил к ним в гости. Так начались свидания без мужа. Хотя Мигалов был уже нарядчиком и зарабатывал прилично, но все же шахтер, обыкновенный шахтер в сапожищах выше колен, а шароварах с напуском, в цветном кушаке. Наряд бодайбинца-золотоискателя ему казался верхом красоты. Стыдно вспомнить. И она, такая нарядная в туманных кружевах, отдалась ему однажды, лишь только муж вышел за дверь. Шептала, что все для него: и тонкое белье, и кружева… Для него, а не для старикашки, как называла она мужа. И тогда-то жизнь наполнилась новыми красками. Словно в непрерывный летний солнечный день, перед взором расстилались пунцовые маки, цвели белые сады, гудели пьяным гулом пчелы.
— Ты, товарищ, с каких же приисков? — спросил шахтер, сидящий напротив. — Где-то я тебя будто видел.
Так неожиданно и невпопад раздался вопрос, что Мигалов растерялся, а потом рассердился.
— Ты не тычь, я не Иван Кузьмич, — пробормотал он и снова закурил.
— Вон в чем дело… Тогда извиняемся. Ну, вы. Скажите, дорогой товарищ, Лена-Голдфилдс, по-вашему, вправе владеть Витимом, Олекмой, пароходством на Лене, отстоями, торговлей? Говорят, на сто лет сняли они край. Если бы вправду они поставили механизмы самые новейшие, как говорят, подписались, это бы туда-сюда, но мы их знаем давно. Не успели приехать, а зубы уже скалят.
— Конечно, нас с вами не спросят, — солидно возразил Мигалов. — Вопрос в Москве решался, а не в Бодайбо.
— Вы, значит, у них на службе, что ли? — спросил шахтер, и Мигалов уловил стальную нотку в его голосе. — Сколько же они платят вам?
Мигалов гордо заявил, с удовольствием предвкушая удивление:
— Не попал, друг, меня выкинули в первую голову с прииска. Вот тебе и «на службе». Я у них за тысячу в месяц не остался бы. Конечно, людей всяких много, найдутся на их век дураки.
На лицах пассажиров с сундучками у ног выразилось сочувствие Мигалову. Один, самый старший, спросил, почему же не стараться,
