на участке с безобидными широколиственными кустами, лежало что-то, издали похожее на дыню.
Дыня? Разве могло быть в саду Этелвен Тайоса что-то, настолько банальное, настолько приземлённое? Вот именно!
— Камдок! Там! Позади тебя! Хватай это!
Раскалённые копья были уже всего в нескольких ярдах, неуклонно надвигаясь.
Ученик обернулся. Подготовка пересилила в нём страх. Без единого сомнения он подчинился голосу своего мастера и выхватил тот предмет из-под листьев. Это была не дыня. Это была голова Этелвен Тайоса, всё ещё изувеченная ударами топорика Ойната, но уже исцеляющаяся. Злобно таращился зелёный кошачий глаз.
Камдок вновь действовал машинально. Он выхватил свой кинжал, брата Молвы, по прозванию Ужас и вонзил его в зелёное око, прежде, чем оно смогло хотя бы моргнуть, проткнув радужную оболочку, словно гнилую виноградину и вонзив остриё сквозь череп в мозг.
Тут же воины и пламя исчезли, и безголовые останки Этелвен Тайоса безвольно свалились на камни. Ученика настигло понимание того, что он сделал и, в безгласном потрясении, он выронил голову. Она тоже свалилась на камни и неподвижно замерла. На мгновение всё в саду стихло, а затем Эом Сумрачный, мастер-убийца, начал смеяться, радуясь своей победе и в насмехаясь над тем, как всё обернулось.
И эхом отозвался ещё чей-то смех!
Камдок вскрикнул и ткнул рукой. Там, над тем, что было Этелвен Тайосом, стоял… Этелвен Тайос! Он был рослым и немного сутулился, как и при жизни, лицо — белая маска ненависти, без единого шрама, зелёный глаз — маяк погибели.
Эом в изумлении замер, но потом, как ни в чём не бывало, двинулся вперёд, вытащил меч и рубанул это явление. Клинок пролетел насквозь, не встретив сопротивления, пройдя через Этелвен Тайоса, словно через отражение на глади пруда.
— Видишь, мой мальчик? Это всего лишь его призрак. Просто нематериальный сгусток. Он не может нам повредить. Вспомни поговорку, известную уже бесчисленные века: «Если ты не можешь разрубить что-то мечом — оно недостаточно материально, чтобы беспокоиться».
Он вновь засмеялся. Камдок выдавил ухмылку.
И, тоже смеясь, дух Этелвен Тайоса проплыл к Эому Сумрачному, наложился на него, лишил воздуха и задушил его, как дым.
Когда мастер умер, Этелвен Тайос обратился к мальчику, скорчившемуся перед ним в беспомощном, лопочущем ужасе.
Прежде, чем сделать что-либо, Этелвен Тайос подождал, дав ему достаточно времени, чтобы обезуметь.
Последнее? убийство? Этелвен Тайоса?
О юности учёного Гутерика известно немногое. Говорят, что он родился в одной из переполненных трущоб какого-то торгово-рыбацкого города на побережье Великого или Восточного Континента, быть может, в Ирташе или Кларисдруйле и что ещё ребёнком он часто сталкивался с голодом, лишениями и смертью. По одной из версий у него имелся старший брат, которого в пятнадцать лет ослепили за воровство, когда Гутерику исполнилось только двенадцать и вскоре после этого его отец сбежал, мать, обезумев, скончалась, а злосчастного брата продали лекарю. В любом случае, нет сомнений, что начинал Гутерик довольно печально.
Каким-то образом Гутерик получил зачатки образования и покровительство супруги тарасианского аристократа и с подобными характеристиками, перебравшись через море с Ирташа на Остров Чародеев, поступил в тамошний университет.
Один из наставников, Ветромастер Эльгемарк, так вспоминал о нём:
— Гутерик оказался хлипким юнцом. Чувствовалось, что ему следовало бы стать коренастым, но он был тощим, чуть ли не скелетоподобным. Лицо у него было измождённое, невыразительное, а глубоко посаженные глаза многих поражали своей таинственностью… о да, это звучит необычно. Таинственность. Даже для возможного волшебника он был таинственен. Подавал большие надежды, да. Ещё я помню, что он начал отпускать рыжую бороду, остроконечную, как тогда было модно у молодёжи. Был ли он хорошим учеником? Да, несомненно был. Лучший, что мне когда-либо попадался. Я никогда не видел, чтобы кто-то ухватывал основы именоприкладства или вызываний так скоро или досконально, как Гутерик. Он усердно трудился, но, полагаю, это его и погубило. Он был одержим. Никогда сильно не сходился с другими учениками, никогда не играл и не ходил на праздники. Они жаловались на его скупость, но одно излишество у него всё же имелось. Еженощно Гутерик трудился при свете лампы, словно маяк, внимательно изучая изучая жуткие фолианты. Не знаю, когда он выкраивал время на сон. Может быть, Гутерик нашёл в одной из тех книг заклинание, останавливающее время. Он прочитал даже больше, чем Мастера, о да. Брат Библиотекарь, Лерад, кажется, всегда присматривал за ним, по своему обыкновению настаивая, чтобы тот читал все эти тома на месте, систематически разнося их по разделам: сперва «Забытые Знания», затем «Запретные», потом «Кощунственные», потом «Неописуемые» — нечеловечески трудно отыскать там что-либо, потому что у тех книг не имеется названий и, под конец, «Жуткие». Даже я сам не листал их. Думаю, Гутерик что-то искал. И, боюсь, он это нашёл. Были ли у него хоть какие-то друзья? Нет, навряд ли. Он держался сам по себе. Конечно, был Цано, деливший с ним комнату. Безобидный паренёк, может, не слишком сообразительный и, конечно, не слишком путёвый. Полная противоположность Гутерика, он вечно играл в кости или лакал чарку за чаркой. Бывало, что в поездках в материк он колдовал на улицах, просто бахвальства ради. Глубокое изучение было не по нему и я понимал, что он не осилит и первый год. Разумеется, он и не осилил, но это произошло из-за ужасной трагедии.
Эта трагедия разыгралась весенним вечером. Недельное Празднество Света приближалось к концу и все обитатели университета, кроме Гутерика, отложили в сторону повседневные заботы и веселились. В эту ночь всех ночей иллюзии не порицались. Это было время для всего, что не видели прежде и никогда не увидят потом. Громадная кристаллическая птица, пылающая бледно-голубым светом, взмыла над островом и скрылась в море, словно второе зашедшее солнце, её образ был захвачен в записывающее зеркало одной смекалистой душой, дабы внушать трепет грядущим поколениям учеников.
Но, в продолжении всего этого, Гутерик одиноко сидел в башне дормитория, в досаде на шум и сверкающие вспышки под его окном, и разглядывал омерзительный объект.
