Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
есть время запомниться кассиршам супермаркетов.
***
В автобусе жуткая давка. На подножку передней двери заскакивает женщина, толкается, тянется к поручню. Мужчина перед ней (сам заскочивший секунду назад) ругается:
— Куда вы лезете? Будут ещё автобусы! Не щемитесь!
(— Полетите следующим… Или предыдущим, — сказал бы Тито Торризи.)
Но у женщины есть аргумент:
— Я кондуктор!
ТЁПЛОЕ МЫЛО
Зачем вы пересаживаетесь за руль собственного автомобиля? О, я понимаю, вы больше не выдерживаете этой переполненности людьми, образами, явлениями природы. Это как купить собственную квартиру, сбежав из общежития.
Короб трамвая — комната общежития. Салон троллейбуса — другая комната, этажом выше, возле кухни (оттого вечный гул: это холодильник гудит за стеной). Автобус — странная комната, где вместо двери жёлтая штора, а за нею — зелёные тени и голоса.
Транспорт — замкнутое пространство. Ровно до тех пор, пока не раскроются, не разъедутся двери, и не случится диффузия двух пространств. Вещество троллейбуса проливается на заледенелый асфальт, вещество города заползает в автобус и едет, едет…
Трамваи перевозят снег. Он заскакивает, как опоздавший пассажир в свободную щель, пролезает под квадратную железную дверь, падает на нижнюю ступень и выдыхает. Успел!
В автобусы заходят самодостаточные разнопородные псы, едут несколько остановок на сидении и выходят в неизвестном направлении по только им одним слышимому сигналу.
На стёклах омских троллейбусов путешествуют рассказы и поэтические строчки: работы участников конкурса, посвящённого некой дате электротранспорта в городе. (Белые листы А4, кегль 14-й, к концу лета все выцвели.)
Жильцы в этих коробах-комнатах сменяются очень быстро, выцвести не успевают.
— Какой номер? — Девятый! — Так это моя! — Передаём за проезд! — Оплачиваем за ремонт!
Однажды еду, слышится крик: женщина с остановки просит водителя подождать. Под окном слева от меня, мимо пыльного бока автобуса, пробегает девочка лет пяти. Она останавливается перед автобусной дверью, схватив одну из створок рукой.
Следом за ней спешит женщина с мальчиком за руку, ему не больше трёх лет. Не успевая перебирать короткими ножками, мальчик падает на спину, женщина протаскивает его до двери автобуса, держа за капюшон.
В салон они восходят как на сцену.
Дети бросаются в разные стороны. Привлечённые шумом и окриками, пассажиры наблюдают за троицей.
— Уля, несносная девчонка! Максим! Ну-ка сюда! — Женщина на пике эмоций, разве что пар из ушей не идёт. Лицо у неё в морщинах, усталое, серое.
Им уступают два кресла прямо напротив меня. (И так я оказываюсь на спектакле в первом ряду.)
«Ёшкин дом!» — ругается женщина, усаживая детей.
Дети — две молодые картофелины только что из земли: девочка запачкалась о бок автобуса, мальчик проехался по асфальту спиной, носы у обоих охристо-умбровые, глазки дикие.
На нового подозрительного соседа всегда смотришь сначала только одним глазом, опасливо: кто он, что он, не придётся ли просить коменданта о смене соседа? И чего это он такой нечистый, не поселит ли он вместе с собой неряшливость в комнате? Всматриваешься, подключаешь второй глаз.
Уселись: девочка и мальчик на одном кресле слева, женщина справа. Дети вошкаются, ёрзают, колупают друг друга. Максим пытается укусить за нос Улю, ему удаётся. Ничего не замечая, женщина с серым лицом достаёт из кармана плаща большую лупу на чёрной ножке и с её помощью разглядывает экран старенького телефона-кирпичика.
Дети ноют: домой хотим! Но женщина на них только цыкает.
Мальчик бросается на женщину и пытается укусить, но она меняет его траекторию — он хватает в рот колпачок завязки её плаща, откидывает голову назад, тянет шнурок.
— Домой хотим! — объясняет поведение мальчика Уля. — Не поедем домой! — огрызается женщина.
И все затихают.
А иногда повезёт: заселишься в салон трамвая, в жуткий мороз, сине-чёрным вечером, сядешь по левому боку, на непарное кресло, скукожишься от холода, озноба, приготовишься всё это терпеть до самого дома, но придёт сосед и спасёт тебя.
— Пересядь на правую сторону, дочка. Там печка работает, — подскажет кондуктор.
Я тогда поверила, перебросила тело на новое место. Сиденье оказалось горячим, а воздух тёплым.
Такими праздничными вдруг показались мне городские огни в окне, такая согревающая доброта наполнила моё сердце, что я заулыбалась. Такое тёплое чувство появилось у меня при взгляде на задремавшую в своём кресле женщину-кондуктора, тёплое и большое, что мне непременно захотелось им поделиться.
Я раскрыла сумку и осмотрела подарки, полученные на утреннике от детей. Сумку наполняли разнокалиберные шоколадки, самодельные открытки и поделки — всё, что принято у нас дарить учителям, а под ними, в золотистой подарочной упаковке нашлось маленькое твёрдое парфюмированное мыло. Я тогда достала коробочку с мылом, сжала в руке и вдруг поняла, что… благодарить страшно, ужасно волнительно, стыдно.
Стеснение продержало меня на сиденье до самой моей остановки. Когда я поднялась, мыло в моих руках было уже ощутимо тёплым и, нагревшись, стало нежно отдавать свой аромат.
— Спасибо вам. С наступающим! — вложила я в руки кондуктора тёплое мыло.
Прощай, снег. Прощайте, самодостаточные большие псы. Берегите себя, хрупкие листы со стихами на стёклах. Женщина, отвезите скорее Максима и Улю домой.
Сойдя со ступенек, обернулась тогда: женщина в кондукторском кресле сидела расслабившись, словно согревшись.
Я запрыгивала в эти маршрутные комнаты с горячим беляшом в руке, спала вечерами на сидении, раскрыв рот (очень уставала после учёбы), писала тексты, смотрела в окно.
Я больше здесь не живу, но мои руки ещё пахнут мыльной отдушкой и почему-то совсем не мёрзнут без рукавиц.
***
Снова на остановке, жду трамвай. Глазами по расклеенным объявлениям и плакатам шарю, бегаю. Скучно стоять. Вдруг из-за спины старческий голос — начинает вещать мне историю про потерянные волосы.
Оборачиваюсь и вижу милую бабулю, причём такую, знаете, из модниц: шляпа бордовая формованная (с полями вниз!), пальто под цвет, накрашена. Видимо, подумала, что я интересуюсь объявлением «Покупаем волосы. Дорого».
Так вот, с её слов выходит, что бабуля всю жизнь растила волосы, а как обрезала, решила продать. Раньше, в её молодости, брали сильно дёшево — не отдала, а теперь вовсе не берут. «Ибо крашены ацкой хной».
А я смотрю в её глаза, ну, то есть, иногда поглядываю, киваю, а иногда осматриваю её бегло, всё думаю: «Шо ж ты делаешь, зачем мне всё это рассказываешь? Я ж про тебя напишу…»
Вдруг к бабуле подходит бомжуля. В его сторону летят крики: «Ой, уйди! В поликлинику топай! Я пенсионерка. Нет у меня денег!» Возможность-то продать волосы она потеряла.
И тут приезжает мой трамвай, что жаль.
АД СИМВОЛИСТА
Зима для перфекциониста благостное время: казалось бы, ни вразнобой
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
