Книга Circa semitas angustas - Victor G. Konjaria

Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 8

Тарантул Ий

“Подняв глаза, увидел он у дороги что-то похожее с виду на человека, но едва ли то был человек, – нечто неописуемое и невыразимое. И тотчас охватил его сильный стыд оттого, что пришлось ему увидеть подобное своими глазами “.

Шаг путника, по дороге идущего, неминуемо нарвется на тарантула. На дороге ли, возле дороги, а может и как сопутствующего. При соприкосновении зашевелится тарантул и зловеще засверкает треугольная метка на его черной спине. На первых порах скрывает он свои токсины, в густой жаре гноящие под его спиной. По мере сближения проявляется и ядовитость. В следствии укусов возникают язвы в душе, так как его яд смесь зависти и мщения. Неустанно разглагольствует он о равенстве, так как перед собой всегда ниже всех ставить себя. Как раз это обстоятельство является предлогом его неустанной суеты по поводу равноправия. О, как меняется тарантул во время эмоциональной восторженности! В припадках экзальтации он воображает себя над всеми, выше всех стоящим. В таких эпизодах лучше держаться подальше от него, так как в них он особенно зол, ядовит и беспощаден. Как и всякая экстазма и такие эпизоды исключительно скоротечны, но следы свои они оставляют. В экзальтации выявленного, маниакального самолюбования тарантул прикрывает видимостью смирения, преднамеренно выставленного на всеобщее обозрение. И в этой позе фальшивого смирения, кроется болезненное любование собою и неутолимая жажда мщения. Самолюбование сопряженное с осуждением всех и каждого, предъявляет вину всему сущему, как бы неспособному вникнуть в глубинное сокровенное тарантулевои души. Поэтому “я призываю вас, друзья мои: не доверяйте никому, в ком сильно стремление наказывать! Это люди дурной породы: в лицах их видны палач и ищейка!”.

Ий

Говорили в древности на степи, что никто не волен одолеть рок свои. В его темной власти путь каждого здесь-рожденного, то, как сложится жизнь его, будет протекать она в доброй безмятежности или наполнится горями горькими. Ий был рождён на степи сего сказка. С рождения была заметна на его бархатной, тарантулевои спине треугольная метка с глазом, как свидетельство его жадной многоядности.

Ведали на свет произведшие его, что не всегда многоядность мог принести ему добро. Для предсказания судьбы тарантулевои обратились они к степному оракулу. Посреди голой степи лежит пойменный камень, временами с соседнего болота восходит на камень жаба. К нему степные обитатели ходят за предсказаниями. И в сей раз не заставив долго ждать, о судьбе проквакала жаба, что будет жить тарантул долго, даже безмятежно, если не ужалит себе сам.

Коротка жало тарантулевое, а тело-большое… не достать ему себя-подумали произведшие, посмеялись над словами прорицательницы, а потом и позабыли про них.

Со временем взрослел Ии как телом, так и ядовитостью. Он был жильцом узкого пространства, где привык к безусловно-доброжелательному себе отношению. Лишь в такой среде он чувствовал себя уютно, но собственная природа влекло его на разрушение даже этого пространства.

Он, как и все тарантулы одновременно любил и недолюбливал себя. Ненавидел себя такого, каким он был на самом деле. Будучи уверенным в том, что лишь он знал о своем настоящем лице, лишь ему было известно об его истинном содержании. Этот кажущийся ненависть к себе на самом деле содержал укор в сторону потустороннего Олимпа. А любил себя такого, какого выдвигал на всеобщий показ. И тот образ, на показ выставленный, был изменчив в зависимости от текущего вкуса и настроения. Принимающие условия комичной игры, показывающие, что расценивают наигранный образ как настоящий-составляли его доброжелательное окружение. А менее гибкие и упрямые, которые насмехались над его играми и в лицо говорили ему о лживости фальшивого образа, указывая на его настоящую, ядовитую сущность тарантула- такие отчаянные упрямцы считались злостными врагами Ий. Он их люто ненавидел.

Разной любовью любил он себя и все остальное. Боязнь за себя, как бытующего телесно, было содержанием его любви к себе. А все остальные были ценны только как возможные жертвы, так как яд нуждался в предметах для эффузии. Жертву он добывал себе методами осторожными, поскольку совсем был лишен агрессивной смелости. Примеряя к себе роль удобного, понимающего и сострадающего слушателя, которому не грех рассказать о наболевшем, подманивал он к себе доверительных и близоруких. А касательно потребительской любви нет необходимости распространяться…консьюмеризм и так всем в полноте ясен, посредством собственного опыта.

Однажды бесцельно шатаясь по степи встретился он с термитом и подружился с ним. Ии как будто подоспел вовремя… Термит давно как находился в мехлюдии, из-за амурных дел, так как толстая скорлупа его эго оказалась непроницаемой для стрел амура. Многократно раздавленный во время дионисий, он почти смирился с поражением, собираясь удовлетвориться лишь удовольствиями от признания себя неудачником. Некогда избалованный многолюдными кампаниями, термит нынче жил в полном одиночестве, безлюдно.

В таком состоянии нашел его Ий. Сблизился с ним, разговорил, послушал, подбодрил…, дал нужные советы…не остановившись на этом, подсобил и практический, деловито. У термита не было иного выбора, как закрыть глаза на разность между настоящим и предоставленным, повелся он на игру Ий, пока не расправился в плечах и не вернул былую бодрость, суетливую энергичность. А за это время Ий уже успел сладить с прежним окружением термита и заставил их привыкнуть к репримандам, высказанным в его адрес. Эти, за глаза высказанные порицания служили сигналом того, что тарантул приходит в действие. В начале с опаской он ужалил термита, дальше больше, пока подобное действие не стало его привычной повседневностью. С трудом себя спасший от жуткой мехлюдии термит явно не желал превращаться обратно в безлюдного неудачника.

Такие обстоятельства принудили его разговориться со своими прежними знакомыми о проказах, творимых тарантулем. Оказалось, что все они давно как распознали сущность тарантула, изведали на себе его укусы и не подпускали они больше тарантула на расстоянье, откуда мог ужалить. В упоминаниях Ий выбирали форму сдержанной иронии, намекая на то, что над ним можно лишь насмехаться. После сего события термит удалился от тарантула и привычной степи, найдя себе другую поляну.

Одна характерная черта имеется у тарантула: особым рвением его тяготеет ко всему новому. Принимая или критикуя, все равно, он как раб, вес принадлежит власти нового. А старое для него быстро теряет цену, обесценивается со старением. Ужаленный для него равнозначен устаревшему. Тарантул Ий не умеет скучать. Расторжение отношений для него не повод для грусти.

Больше того, ужаленный

Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 8