можете делать такие скороспелые выводы?
Она заглянула в застывшие глаза вожатой и замолчала.
Пигарева не забыла автора «рискованных» справок. Случай представился скоро.
Рядом со школой, на углу улиц Красных Зорь и Большой Пушкарской, стоял деревянный кондитерский киоск. После контрольных Сильвин класс баловался соевыми батончиками. Вот уже два года здесь торговал очень разговорчивый старичок, знавший многих из них по именам.
И вдруг — они как раз спустились в гардеробную — кто-то крикнул:
— Ребята! Леденцы загорелись!
Бегать Сильва умела. Когда школьники оказались у киоска, Сильва уже выхватывала из пламени коробки и швыряла их в снег. Ребятам удалось спасти почти весь упакованный товар. Кто-то накинул на Сильву пальто, со смехом начали очищать друг друга от сажи. Растерянный старичок поминутно пожимал руки ребятам. Потом приехали пожарные, составили акт.
Они вернулись в вестибюль и вдруг увидели в углу Эдика Тараньева — он подавал таинственные знаки.
— Ты что это, Тарань! — возмущенно крикнул Мишка, заметив у ног Эдика коробку с тянучками.
Сильва схватила коробку, Эдик резко оттолкнул девочку, и никто не успел этого предупредить, как она дала ему затрещину, а затем и вторую. Жестко сказала:
— Сразу отнеси старику, иначе я милиции сообщу.
Ее трясло — от холода, пережитого волнения.
Они шли домой, когда их нагнала вожатая:
— За что ты, Воскова, избила Тараньева?
Сильва молчала, и все молчали.
— А, не хочешь? — вожатая тяжело задышала. — Тогда я скажу, за что… Ты узнала, что мальчик рассказал мне правду о вашем сговоре? Что он назвал мне бузотеров? Тебе не понравилось, что я поймала тебя на плохих словах? Ты хочешь оттолкнуть от меня ребят? Не выйдет. Я поставлю о тебе вопрос ребром.
Она не успела. В этот вечер у Сильвы температура подскочила до тридцати девяти. Наутро ее отвезли в больницу: врачи опасались крупозного воспаления легких. Потом оказалось, что у нее просто скарлатина.
Ребята ей написали в больницу письмо: «Пожарники прислали нам всем благодарность, директор приказ в школе вывесил. Твоя фамилия первой стоит. Быстрее вылечивайся, Сивка. На выписку придем всем классом».
Она ответила: «Только без Тарани».
ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕЧЬ С ДЕРЕВА
Слова полковника отдавались в ушах набатом: «Ну-с, я решил сдержать данное вам слово. В шесть часов поутру „Семена Петровича“ расстреляют. Светлое царство социализма, голубчик, вам уже не увидеть».
В шесть… расстреляют… не увидеть…
Лжет полковник, чего-то ждет от него или и впрямь решил с ним разделаться?
Как он стал «Семеном Петровичем»? Казалось, еще вчера он был Самошей, и была Полтава, и визжащие братаны.
Он попытался распрямиться, но мешал низко нависший потолок камеры. Он невольно вспомнил, как совсем недавно, согнувшись, чтобы не удариться лбом о притолоку, входил в сенцы родного дома. Час был поздний, он старался не скрипнуть дверью. Подошел к поблескивавшему в углу сеней ведерку, зачерпнул ковшик студеной воды, выпил и даже причмокнул от удовольствия.
Свет разлился по сеням, от неожиданности юноша выронил ковш. В дверях, ведущих в горницу, стояла мать, а за ней он увидел своего дядьку Ефима.
Из отцовской родни он больше всего любил своего неудачливого дядьку. Сколько профессий ни сменил Ефим! У него были ладные руки, все умеющие делать, — он и столярничал, и слесарил, и даже из глины лепил. Но какие-то люди всегда вовлекали его в невероятно невыгодные сделки, из которых он выходил по уши в долгах. Ефим не унывал. Отец рассказывал, что брат в молодости три года колесил по южным губерниям России с бродячим цирком.
Гильда полила сыну на руки, бросила ему жесткое полотенце, придвинула тарелку, на которой громоздились крупные, с синим отливом баклажаны.
— Расскажи дяде, — устало сказала она, — где есть такие дома, чтобы люди терпели по ночам визг твоего рубанка. И откуда берутся такие нахалы, что отрывают кормильца от семьи!
Он сделал вид, что его сейчас ничто, кроме баклажанов, не интересует. Да и что он мог им рассказать?
Как бегал по городу в поисках заказов и ругался с владельцами лавок из-за того, что они вечно пытались его надуть? Как ночью, при дрожавшем язычке свечи, зачитывался книгами о людях, которые искали дороги к счастью?
Иногда, если удавалось сдать заказ засветло, он заходил в Зал народных чтений послушать лекторов или чтецов. Но чаще всего со сцены звучали какие-то святочные рассказы. В этих рассказах к добрым и кротким детям обязательно под Новый год являлись Дед Мороз с ворохом подарков или благородный доктор с лекарствами для чахоточных от еще более благородной графини…
— Где вы выкапываете всю эту шелуху? — прервал он однажды чтеца.
И не ожидал, что сидевшая позади него группа веселых молодых людей бурно зааплодирует.
Потом один из этих людей сменил оконфуженного лектора и заговорил совсем о другом. О том, как повсюду народ водят за нос. Как отвлекают его от насущных житейских вопросов. Как хитро действуют «отцы города», завлекая рабочих в винные лавки и втихую снижая расценки, поощряя погромы и бросая в тюрьмы бастующих.
В дверях появился околоточный и молодые люди разошлись. Но Воскову оставили адресок. На другой же день он пришел к ним. Первое поручение было пустяковым: наклеить листовку на двери любого крупного магазина. Он два часа ходил по улице, присматриваясь и примеряясь. Боялся? Нет, просто ему все время казалось, что старичок с низко нахлобученной ермолкой, которого он давно приметил, подглядывает за ним. Куда бы он ни поворачивал, он встречал этого старичка. А пришлепнув листок у входа в шляпный магазин «Модный свет», вдруг явственно увидел, что старик манит его пальцем.
— Молодой человек, — гаркнул старик на всю улицу, — я давно вас высмотрел. Мне для примерочной нужен красивый манекенщик… Куда же вы?..
Его друзья очень смеялись, узнав, как он выполнял свое первое поручение и как сбежал от старика проходным двором.
Новая работа увлекала. Заказы, споры с лавочниками, даже выговоры матери за поздние приходы отошли куда-то назад. Единственно, чего он никогда не забывал, — отложить грошик на леденцы для младших сестренок и братишек. Он хорошо помнил, как сам ждал приездов с ярмарки отца.
«…Ах, мамо, что мне ответить вам?»
— И дому пользы нет, — жаловалась Гильда Ефиму, — и здоровье не бережет, и сам на подозрении. Вчера пристав приходил: «Присмотрите, госпожа Воскова, за сыном, он завел себе плохую компанию». Что ты себе думаешь, я тебя спрашиваю. Может быть, ты уже и не Восков, а прямо Галилей? Или
