В соседнем доме. Они, наверное, в соседнем доме.
Я выбегаю в прихожую и бросаюсь к входной двери мимо человека на стремянке. Он что-то кричит мне вслед. Я надеюсь, что он свалится и раскроит себе череп о собственные инструменты.
Прохладный воздух сразу высушивает слезы на моем лице. У меня в машине сидит человек, он отгоняет ее, чтобы могли проехать фургоны, а другой на пассажирском сиденье роется в моей сумке. Все происходит так быстро, что я хочу крикнуть им, чтобы они подождали немножко, пока я наконец пойму, в чем здесь дело.
Я бегу по подъездной дорожке, потея в своей куртке, потом через лужайку Полы к двери ее дома и начинаю колотить по ней кулаками.
– Зак? Пола?
Не дождавшись ответа, придвигаю к себе один из горшков с лавровыми деревьями, которые стоят по бокам от входа. На ноги мне сыплется земля, я роюсь в горшке в поисках второго ключа. У меня кружится голова, и я пытаюсь собраться, встав на четвереньки на крыльце и дрожа от холода.
Держись.
Открыв глаза, замечаю, как блестит ключ в горшке с землей.
Я выкапываю его и поднимаюсь на ноги. Руки у меня покрыты землей, колени грязные. Меня так сильно трясет, что не сразу удается вставить ключ в замочную скважину, и я поворачиваю его с такой силой, что, боюсь, он сломается в замке.
Дверь распахивается.
– Пола?
Я жду, когда она отзовется, когда Зак выбежит из-за угла меня встретить, а рядом с ним будет восторженно подпрыгивать Мишка.
В доме стоит звенящая тишина.
Я бегу проверять комнаты, сначала кухню, потом гостиную и останавливаюсь у камина, чтобы перевести дыхание. В доме по-прежнему оглушающе тихо.
Их здесь нет, но, даже несмотря на все свидетельства, это никак не укладывается у меня в голове. Если я буду искать дальше, бежать дальше, я найду их целыми и невредимыми. Это не может быть реальностью. Я трясусь всем телом, мне больно дышать, больно думать, потому что каждая новая мысль переполняет мой мозг настолько, что я не могу дальше думать и трясусь еще сильнее. Я стою посреди гостиной почти с минуту и смотрю на фотографию на каминной полке. На ней Пола со своей дочерью.
Может, они пошли гулять с Мишкой, чтобы быть подальше от всего этого? Это похоже на Полу.
Но разве она не позвонила бы мне?
Я инстинктивно хлопаю себя по карману в поисках телефона, и у меня падает сердце, когда я вспоминаю, что оставила его в сумке. В той самой сумке, где копался один из незнакомцев у меня на подъездной дорожке.
По оставленной мною же дорожке из земли я возвращаюсь к двери и снова бегу по лужайке. Темнеет, и мне приходится напрягаться, чтобы разглядеть землю под ногами. Из двери моего дома выходят один за другим люди, некоторые уже собирают оборудование под звук захлопывающихся дверей фургонов.
Они не уедут, пока я не выясню, где он.
Я бросаюсь в дом и падаю, когда у меня из-под ног неожиданно вырывают пластик. Я приземляюсь на бедро, и боль отдается в ляжке. Я оглядываюсь, не понимая.
На противоположном конце прихожей стоит человек. Он сворачивает пластик в рулон, на губах у него расползается усмешка. Когда он начинает смеяться, меня охватывает желание заставить его заткнуться. Я с трудом встаю на ноги и иду в гостиную. Там стоят трое, ждут меня.
– Где мой сын?
Я бросаюсь на человека с холодными голубыми глазами и с такой силой хватаю его за воротник, что он отступает назад.
– Где он?
Я отчаянно, с силой колочу его по груди, размахиваясь и ударяя вслепую, пока не попадаю ему по носу. Из ноздрей у него брызгает кровь.
Какие-то руки хватают меня сзади и оттаскивают назад с такой силой, что ноги у меня почти отрываются от земли; они швыряют меня об стену с оглушительным стуком. В шее что-то хрустит, перед глазами плывут круги. Я чувствую запах крови у него из носа, чувствую дыхание тех, кто пригвоздил меня к стене.
– Закройте ей рот.
Рот мне накрывает большая рука в перчатке.
– НЕ ВЗДУМАЙ! – слышу я, вгрызаясь в руку. Меня снова ударяют головой об стену, и по позвоночнику пробегает жаркая острая боль. Комната бешено вращается у меня перед глазами. Я пытаюсь схватить ртом воздух, перчатка покрывается моей слюной.
Я не могу дышать.
Голубоглазый ищет что-то в телефоне, втягивая носом кровь, лицо у него призрачно-белое в свете экрана. Я щурюсь от яркого света, когда он подносит его к моему лицу.
На фотографии Пола. Ее кожа приняла тошнотворно-серый оттенок. Глаза у нее распахнуты, губы приоткрыты. В середине лба зияет глубокая темная дыра, уходящая внутрь черепа. Ее тело бросили в какой-то колодец, и густо-черная вода пропитала ее одежду.
Я кричу в ладонь, которая закрывает мне рот, и так сильно рыдаю, что им приходится держать меня вдвоем, чтобы я не извивалась. Но я все равно не могу отвести взгляда от фотографии. Человек убирает телефон в карман брюк.
– Если не сделаешь так, как мы говорим, твой сын к ней присоединится. Я сам засажу ему пулю в голову. Поняла?
Рука в перчатке больше не прижимается к моим губам. Я ловлю ртом воздух.
– Почему я должна вам верить? Как я могу быть уверена, что он еще жив?
Я кричу, рыдаю, но ничего не могу с собой поделать. Он смотрит на меня своими холодными голубыми глазами и вздыхает. Капля крови падает у него из ноздри и приземляется между ботинок. Он достает телефон и прижимает его к уху. Мы все ждем, слушая отдаленные гудки.
– Дай ему трубку, – произносит он.
Он подходит ко мне, и я сжимаюсь, ожидая еще один удар об стену, но вместо этого он подносит телефон к моему уху.
На другом конце я слышу приглушенное шуршание, как будто одна штанина трется о другую при ходьбе, и эхо шагов по твердому полу. Со скрипом петель открывается дверь. Я тяжело дышу в трубку, переводя взгляд с одного лица на другое.
– Мам?
Звук его голоса выбивает из меня дух. Я замираю, открыв рот, по лицу у меня катятся слезы.
– Малыш?
Зак разражается слезами, как будто до этого долго крепился. Я никогда не слышала, чтобы он так плакал, и мне так хочется заключить его в объятия, гладить по голове, целовать каждый миллиметр его лица. Понимая, какое между нами расстояние, я начинаю рыдать еще сильнее. Я закусываю губу, чтобы собраться, и стараюсь говорить как можно четче.
– Малыш, послушай меня. Слушаешь? С тобой все будет хорошо. Я обещаю, что вызволю тебя. Понял?
– Ма-ма-мамочка…
Каждый его всхлип отзывается невыносимой болью. В груди у меня нестерпимо жжет. Они могут меня бить, могут связать, могут выпустить обойму мне в голову, но ничего не сравнится с этой болью.
