много жён?
— Допускает, да. Но, как правило, мало кто заводит себе сразу нескольких. Например, у Добрыни, шурина Святослава от второго брака, две жены. Русская, Несмеяна, в Киеве живёт. А вторая — хазарка, Юдифь, он её поселил в Вышгороде, в собственном дворце. И ещё у него дочка от чужой жены, от Белянки Ушатовны, бывшей замужем за Мстиславом Свенельдичем. Был большой скандал, поединок, и Добрыня ранил Мстишу. Тот едва жив остался. А Белянку свою запер в Овруче. Там она и разрешилась от бремени — девочкой Нежданой.
— А у нас, у христиан, многожёнство запрещено, — говорила гречанка. — Впрочем, — улыбнулась она, — грешников не меньше!
Он смотрел ей в глаза, чёрные, как бездна, на её длинные ресницы, загнутые кверху, на прекрасный рисунок небольших полных губ и старался подавить в себе чувство нежности, то и дело возникавшее в сердце. Уходил с уроков грустный. Долг и совесть мучили его.
Но однажды монашка заявила сама:
— Знаешь, Милонег, нам не надо больше видеться. Пусть другие провожают меня к заутрене. Если больше некому, лучше я совсем в церковь не пойду. И уроки наши тоже не надо продолжать.
Он оторопел и спросил, волнуясь:
— Почему? Я не понимаю.
— Не обманывай, понимаешь! — вспыхнула она. — Это плохо кончится.
На глазах у гречанки выступили слёзы. Милонег взял её за плечи — детские и хрупкие. И приблизил лицо к лицу.
— Нет, — проговорила она. — Мы погибнем оба. Слышишь, Милонег?..
Он не дал ей закончить мысль. Начал целовать жарко и восторженно. Но Анастасия, вырвавшись из рук, стала звать на помощь:
— Суламифь! Суламифь!
Подоспела холопка. Милонег; не сказав ни слова, выбежал из горницы, проклиная себя за безрассудство.
Киев, лето 968 года
Город готовился к штурму печенегами. Степняки расположились в долине, и от блеска островерхих золочёных шатров, если смотреть с городской стены, резало в глазах. Был загублен выращенный урожай — на полях с огородами, примыкавших к Киеву. Печенеги захватили стада, пасшиеся в долине, пчельники порушили и разграбили мастерские (основная масса ремесленников работала на Подоле, а Подол не входил тогда в черту города и поэтому стеной не был обнесён). Жители окрестностей в панике бежали — кто успел прошмыгнуть в ворота до их закрытия, кто на лодках переправился через Днепр. Впрочем, степняки не глумились над теми, кто остался: не насиловали девиц и замужних, не кастрировали мужчин. И вообще вели себя для захватчиков относительно смирно. Только обложили город, и всё. Да стреляли из лука в смельчаков, бесшабашно танцевавших и строивших рожи на гребне стены.
Но Мстислав Свенельдич, по прозвищу Лют, как начальник дружины, оставленной Святославом в Киеве, был готов к наступлению неприятеля. Он велел днём и ночью наблюдать за противником и мгновенно разжигать костры под котлами в случае опасности. А котлы располагались на стенах, и бурлящий в них кипяток низвергался на головы атакующих. Кроме этого всё оружие — палицы, мечи, луки, стрелы — раздавалось мужчинам от тринадцати до пятидесяти и отдельным, наиболее отчаянным женщинам. Уличные старосты следили за порядком. Продовольствие и напитки подлежали учёту и расходовались достаточно скупо.
В это время на другом берегу Днепра появилась дружина Претича. Был он князем в Чернигове и довольно близким родственником Мстислава (чья родная сестра. Любава Свенельдовна, была замужем за сыном Претича). Но, увидев многочисленность печенегов, князь слегка струхнул и переправляться пока что не стал. Он расположился на том берегу, наблюдая за развитием действий. А у стен было всё спокойно, небольшие перестрелки из луков да ночные костры в лагере пришельцев с танцами под бубен.
Так прошли три недели.
И однажды в горнице у Мстислава-Люта за обеденным столом собрались: сам хозяин, долговязый тридцатилетний мужчина с редкой бородой и бесцветными волчьими глазами; волхв Жеривол, отец Милонега, с гривой жёстких седых волос, бритыми щеками и орлиным носом, — было ему за пятьдесят; и Путята Ушатич, юный мечник Мстислава Свенельдича, девятнадцати лет, тоже его родственник — шурин, — угловатый парень со славянским лицом, сколь бесхитростный, столь и косноязычный. Он дружил с княжичем Олегом.
Ели на первое — окрошку, на второе — жареного гуся с яблоками, черносливом и баклажанами, кашу пшённую с маслом, мёдом, пили пиво и красное вино византийского розлива. И вели беседу.
— Не пойму этих степняков, — говорил Мстислав, сумрачно работая челюстями. — Что хотят? Отчего не начинают?
— Силы берегут, — выдвигал предположение Жеривол.
— На измор надеются взять. Дело ясное.
— А продуктов хватит у нас ещё недели на две.
— Голод порождает в людях безумства, — веско замечал отец Милонега. — А тем более — на руках у мужчин оружие.
Голос подал и юный дружинник:
— Как вернётся Святослав да узнает, что княгиню со внуками голодом морили, учинит нам расправу немилосердну.
— Это верно. Вдруг случится что? Не снести тогда головы всем, кто был в ответе.
Помолчали.
— Кабы вместе с Претичем степняков ударить! — помечтал Путята.
— Струсил Претич, убоялся печенежского воинства, — Жеривол вздохнул.
— Не поймёт другого: лучше умереть в бою, чем от гнева князя.
— Кабы с ним снестись, научить уму-разуму...
— Как же ты снесёшься? — усмехнулся Мстислав. — Живо полетит твоя голова от меча поганых.
Тут лицо волхва стало хитроватым:
— Вот что надо сделать!.. — он отставил кубок. — Ведь людей, оставшихся на Подоле, они не трогают? Мы гонца оденем в простое платье, спустим со стены под покровом ночи. Он пройдёт через лагерь степняков, а затем переплывёт через Днепр.
— Риск велик, — покачал головой Свенельдич.
— Если в лагере его не раскроют, так застрелят потом в воде.
— Взрослых на Подоле не так уж много осталось, — согласился с Лютом Путята. — Все они на виду. Новое лицо обнаружат сразу.
— Значит, нужно ребёнка снарядить, — не сдавался кудесник. — Это я беру на себя. Вы подумайте, что сказать Претичу, как его подвигнуть на бой.
* * *
...А в покоях княгини Ольги началась кутерьма: у Малуши возникли первые схватки. Мать Владимира жалобно стонала, лёжа на высоком одре.
Временами накатывал на неё жаркий, душный сон: видела она себя маленькой, как горит любимый Искоростень — город, где она родилась, город её отца, князя Мала. «Тятя, — кричит во сне Малуша, — помоги, не бросай!» Но хватает её на
