мимо этого памятника, с благодарностью вспомнил бы имена многих ленинградских мальчишек и девчонок, юношей и девушек, бесстрашно боровшихся с вражескими налетами, оказывавших под ураганным огнем первую помощь раненым, заботливо выращивавших на полях совхозов овощи, ковавших на заводах оружие для Красной Армии, для победы…
— ★ —
…В день, когда началась война, в Приморский райком комсомола явился худенький паренек в ковбойке.
— Я школьник, сейчас у меня каникулы, могу делать все, что будет нужно.
Выполняя отдельные поручения, Олег Лихачев стал работать в райкоме постоянно. Теперь он приходит в райком каждый день.
Являясь командиром группы связистов при райкоме, Лихачев берет на себя самые различные оперативные задания. Организует разноску повесток военкомата, проверяет работу комсомольцев, помогающих милиции, выполняет задания штаба местной противовоздушной обороны.
(Из заметки инструктора Приморского РК ВЛКСМ А. Буковского. «Смена» № 178, 31 июля 1941 г.)
— ★ —
…23 июня мы с Зойкой помчались в райком комсомола. Нас направили проверять вручение повесток по мобилизации, а также явку военнообязанных на пункты. Целый день носились по жактам и воевали с управхозами. На следующий день лазали по чердакам нашего дома, стаскивали оттуда заброшенную мебель и обставили ею медпункт и газоубежище. Потом мы узнали, что надо ехать грузить песок, и мы, не только я и Зоя, но и другие ребята, решили поехать…
…Меня вызвали в школу. Было комсомольское собрание. Мы решили, что девочки должны стать дружинницами, а мальчики идти добровольцами в Красную Армию и ополчение…
(Из дневника восьмиклассницы Майи Бубновой. Материалы Института истории партии.)
— ★ —
…Над городом нависла белая ночь. В светлом небе чуть колышутся аэростаты… Мы сидим на крыше школы. Спать нельзя, да и не хочется…
— Вот, — рассуждаем мы, — учились в школе девять лет и не очень-то интересовались, есть ли у нее чердак и крыша. А теперь все уголки исследовали, выбелили, очистили, песок и бочки с водой поставили.
…Тревожные дни наступили в Ленинграде: город на осадном положении, враг у ворот. Уезжают родные, соседи, товарищи.
— До свиданья, уезжаю, — сказала мне подруга Нина.
Мы стояли у окна и молчали. Лишь два месяца назад стояли тут же и мечтали, как будем усиленно работать в девятом классе, о внешкольных занятиях, об университете… Это было прекрасно и осуществимо…
О чем же теперь говорить?.. Лучше не говорить!
— До свиданья, — сказала я, уходя. — Мы с тобой еще увидимся до отъезда.
Она кивнула, но мы знали, что не встретимся долго, может быть — никогда. Странно все было. Город пустел. Мы остались в Ленинграде…
(Из дневника 3. Ворожейкиной, ученицы 10-го класса 33-й школы.)
Леонид Пантелеев
Невыдуманные рассказы
Весь первый год Великой Отечественной войны я провел в осажденном Ленинграде. Это был самый трудный, самый страшный и самый героический год блокады. На ленинградском блокадном материале я написал несколько рассказов. В основе каждого из них лежит какой-нибудь подлинный случай, и герои этих рассказов тоже невыдуманные, невымышленные. И Долорес, и Маринка, и Матвей Капитоныч были на самом деле, все они жили в осажденном Питере, а кое-кто живет здесь и сейчас. Некоторым я даже оставил их подлинные имена. Маринка, например, и в жизни Маринка. Конечно, она давно выросла, стала взрослой, у нее уже у самой растут дети. Жила она в блокаду на улице Восстания, в доме № 22, там же, где жил тогда и я.
Перевоз через Неву, о котором говорится в рассказе «На ялике», связывал Новую Деревню с Каменным островом. Новая Деревня была тогда почти сплошь деревянная (потом она выгорела), и единственный многоэтажный каменный дом стоял на набережной, у самой воды. Этот темный пятиэтажный кирпичный дом высится там и поныне. Именно здесь, слева от этого дома, и была та пристанька, откуда отправлялся ялик на противоположный берег.
Все это списано с жизни — с той жизни, которая, как воздух электричеством, была насыщена в те дни духом великого подвига. Такое не выдумаешь, не сочинишь.
На ялике
Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу. Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла медленно, одолевая течение, и было видно, как туго и трудно погружаются в воду весла и с каким облегчением выскальзывают они из нее, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
Я сидел на большом теплом и шершавом камне у самой воды, и мне было так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни оглядываться, и я даже рад был, что лодка еще далеко и что, значит, можно еще несколько минут посидеть и подумать… О чем? Да ни о чем особенном, а только о том, как хорошо сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет водой, ракушками, смоленым деревом…
Я уже давно не был за городом, и все меня сейчас по-настоящему радовало: и чахлый одуванчик, притаившийся под пыльным зонтиком лопуха, и легкий, чуть слышный плеск невской волны, и белая бабочка, то и дело мелькавшая то тут, то там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было в эту минуту поверить, что идет война, что фронт совсем рядом, что он тут вот, за этими крышами и трубами, откуда изо дня в день летят в наш осажденный город немецкие бомбардировщики и дальнобойные бризантные снаряды. Нет, я не хотел думать об этом, да и не мог думать, — так хорошо мне было в этот солнечный июльский день.
А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить лодка, уже набился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы не потерять очереди, я тоже прошел на эти животрепещущие дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были всё женщины, всё больше пожилые работницы.
Некоторые из них уже перекликались и переговаривались с теми, кто сидел в лодке. Там тоже были почти одни женщины, а из нашего брата только несколько командиров, один военный моряк да сам перевозчик, человек в неуклюжем брезентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину и руки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги, работали веслами. Лодку относило течением, но все-таки с каждым взмахом весел она все ближе и ближе подходила к берегу.
— Матвей Капитоныч, поторопись! —
