— Не знаю я… Может, и жив еще. Вышел он как-то за ворота и больше не вернулся. С тех пор одна… Мужа нет, неведомо, что с ним, где он, так что я вдова — не вдова. — Она тяжело вздохнула.
— В милицию заявляли?
— А как же! На третий день, как не появился он. Там сначала посмеялись надо мной, что мужика не удержала, потом обыск в хате устроили, огород перекопали, в выгребной яме, прости Господи, и то поковырялись. В лесу искали, с собаками. Затем успокоились и больше не тревожили.
— А сами вы что про это думаете?
— А кто его знает? Они напоследок сказали: нет тела — нет дела. Мужик-то твой, наверное, загулял. Видно, плохо кормила, вот и сбежал…
— Ну, это они зря… Знаю я статистику — много люду пропадает, в городах даже больше. Не все находятся…
— Вот и он не нашелся и о себе знать не дает.
— Пани Пелагея, давайте я вас так буду называть…
— Какая я пани? Посмотри на мою обстановку. Называй просто — баба Пелагея.
— Николай Николаевич вам уже рассказал, что я журналистка. Приехала собирать материал об оборотнях. Может, что припомните? Наверное, давно здесь живете?
— С самого рождения… В этой самой хате родители мои жили, рано померли. Одна осталась, пока Никодим не засватал и ко мне не перешел жить.
— Неужели не слышали про странные случаи, связанные с волками, оборотнями?
— Это про вовкулаков, что ли?
— Да.
— Ладно, расскажу тебе. Давно это было, через два года после войны — я совсем маленькая была. Появилось в лесу очень много волков — охотники не справлялись, ведь мужиков из армии мало вернулось. Бывало, нападали звери на людей. На сестренку Дениса волк напал, брат бросился к ней на помощь — ему досталось, хорошо, что дед Иван с топором поспел вовремя. Волк и убежал. А сестренку насмерть загрыз. В больнице Денис лежал, выходили. Только малость свихнулся после того. Странные сны ему стали сниться — будто он с волками по лесу бегает. Народ стал волноваться, так как и без того подозревали, что на него не волк, а вовкулака напал. А есть поверье: если человек после нападения вовкулаки останется живым, то сам становится вовкулакой. Родители его съехали отсюда подальше от греха. Вот и все.
— А после того случая разве не было больше нападений волков? Этот край — сплошные леса, наверное, для волков раздолье.
— Уже не припомню, что было, а чего не было. Дениска-то жил по соседству, через одну хату, на четыре года старше меня был, родственником мне приходился. Поэтому случай этот запомнился. А волки после того нападения исчезли, словно их и не было.
— Так это был один волк или несколько?
2. Россия. Воинская часть. Зима. 1987 год.
— То-товарищ с-старший сержант, рота выстроилась. Вас ждет, — отрапортовал, слегка заикаясь, дневальный Степан.
Привстав с койки, сержант Трофимов отработанным жестом завернул ремень дневальному, указав этим, что ремень надо подтянуть. Степан мгновенно отреагировал, затянув его до невозможности, до осиной талии.
— Иду… А ты слетай вниз, дежурного позови. Только мухой — одна нога здесь, вторая там.
Дневальный бросился бегом исполнять приказ.
— Все, земеля. Иди становись в строй. После отбоя закончишь, — велел Трофимов Антону, вставая с койки и поправляя гимнастерку.
Антон не спеша направился к выходу из казармы.
Вскоре выстроившаяся в колонну рота с песней «Не плачь, девчонка…» стала маршировать по плацу вместе с другими такими же поющими «коробками», тревожа морозный воздух солдатскими песнями.
Дежурный по роте прапорщик Самоедов, которого подчиненные, третий взвод, за глаза называли «Людоедовым» за страсть к муштре, то и дело покрикивал: «Четче шаг! Не слышу! Что вы там возитесь, словно навозные мухи! Гавнюки долбаные!» На этот раз прапор удовлетворился лишь тремя кругами, хотя, бывало, счет переваливал и за десяток.
— Не расходиться, сразу становись на поверку! — скомандовал сержант Трофимов, когда солдаты, довольные непродолжительной прогулкой, поспешили в казарму, на ходу растирая уши, прихваченные усилившимся к вечеру морозом.
Солдаты выстроились в шеренгу вдоль длинного помещения, напротив коек в два яруса.
— Рота, сми-и-рно! Товарищ прапорщик, рота построилась на вечернюю поверку! — доложил сержант Трофимов.
— Начинай, — буркнул прапорщик.
— Первый взвод… — Началась перекличка.
Через десять минут сержант Трофимов доложил, что рота построена в полном составе, за исключением: три человека в наряде на кухне, двое в лазарете.
— Вольно! Отбой! — скомандовал прапорщик, и сержант продублировал команду.
Молодые солдаты сразу быстро разделись и забрались на свои койки, как правило, на втором ярусе. Замешкавшегося ожидало наказание — ночная уборка помещений и туалета. Старослужащие не спеша потянулись кто куда.
— Трофимов! Я тут отлучусь на пару часов. Если что — вот на бумажке записан телефон, позвонишь. Будет кто из начальства спрашивать — скажешь, что только вышел на кухню проверить, как там дела. Тебе понятно?
— Не волнуйтесь — все будет в порядке. — Трофимов усмехнулся. Он знал, куда намеревался пойти прапор — к связистке Любаше из штаба полка, жившей неподалеку от части.
— В порядке… — пробурчал прапорщик. — Не дурак, знаю, что у вас сегодня праздник — сто дней до приказа! Шалить будете?
— Только в пределах устава.
— Знаю я вас… Но чтобы без мордобоя, иначе я сам вами займусь!
— Мы что — нелюди какие?
— Смотрите у меня… — И прапорщик ушел.
Через десять минут после его ухода началась потеха. «Салаги» — те, кто прослужил меньше полугода, должны были проползти под целым рядом коек, на выходе развеселившиеся «деды» «прописывали» от души каждому большой деревянной ложкой по заду столько раз, сколько в голову взбредет. Затем «салаги» должны были забраться на свою тумбочку, сто раз прокукарекать — столько дней оставалось «старикам» до приказа о демобилизации — и дожидаться на ней дальнейших указаний.
— Вставай! — Черепанов по прозвищу Черепок рывком стащил с Антона одеяло. Он был коренастым, с широким скуластым лицом и близко посаженными маленькими глазками. Черепок был очень зол на Антона — тот его поставил в самый конец очереди на оформление дембельских альбомов. — Прописываться будешь.
— Оставь его, Черепок! — сказал Трофимов.
— Если он тебе задницу лижет, то это не значит, что он «неприкасаемый». Он — «салага» и ничем не отличается от других салаг. — И Антону: — Вставай, кому я говорю!
Раздалось несколько голосов в поддержку требований Черепанова. Трофимов ретировался — он побаивался Черепка, зная о его скверном характере и о том, что его разжаловали из сержантов за драку.
