нас в очень трудные общенаучные проблемы индукции и дедукции, еще далее уводя от определения того, что такое языковая модель. Кроме того, вопрос об индукции и дедукции излагается автором чрезвычайно кратко и не находит никакого определенного ответа.
У автора книги тут несомненная путаница, потому что, с одной стороны, он утверждает: «Все же целесообразно выделять науки дедуктивные и науки индуктивные с точки зрения того, какие методы преобладают в данной науке» (с. 7); а с другой стороны, «конечно, не бывает чисто индуктивных или чисто дедуктивных наук» (там же). В такой форме лучше было бы вообще не касаться вопроса о дедукции и индукции. Если автор хотел бороться с хаосом бесконечного числа индуктивных наблюдений в языках, то совершенно непонятно, какую пользу принесет ему в этом деле дедукция. Убежденный индуктивист будет бороться с хаосом эмпирических наблюдений все равно при помощи этих же последних, а не при помощи дедукции, которую он не понимает и для которой автор книги не дает никаких существенных разъяснений.
Само определение модели в этой основополагающей главе работы сначала дается бегло, как бы случайно. В контексте рассуждения об индукции и дедукции промелькивают слова относительно моделирования, сущность которого, по мнению автора, «заключается в том, что строится некоторая последовательность абстрактных схем, которые должны явиться более или менее близкой аппроксимацией данных конкретной действительности» (с. 8). Если автор книги считает это определением языковой модели, то: 1) нельзя такие определения давать бегло, в виде замечания к другому, в данном случае более важному предмету рассуждения; 2) слова «некоторая последовательность абстрактных схем» непонятны тем, кто впервые приступает к изучению этого предмета (какая это «некоторая», что это за «последовательность» и что это за «схемы», – об этом в книге ни слова); 3) «аппроксимация данных конкретной действительности» – слова, которые без специального разъяснения никакого смысла в себе не содержат.
Что это определение языковой модели сам автор не понимает как определение, видно из того, что в конце рассматриваемого параграфа дается еще одно определение. Оно тоже носит случайный характер. Здесь говорится о том, что моделирование есть метод, исходящий из «некоторых наиболее общих черт конкретных языков» (с. 8). Однако и все традиционное языкознание, не знающее понятия модели, тоже исходит из тех или других общих языковых наблюдений, поскольку без обобщений не существует никакой науки.
Моделирование, согласно автору, «формулирует некоторые гипотезы о строении языка как абстрактной, семиотической системы» (с. 8). Это тоже едва ли можно считать логически точным определением моделирования. Уже одно то, что здесь мы находим указание лишь на «некоторые гипотезы», делает определение туманным. Всякий спросит, какие же это такие «некоторые гипотезы». Далее, для представителя традиционного языкознания не очень понятно выражение «абстрактно-семиотическая система». На основании греческого словаря каждый лингвист будет знать, что семиотика есть учение о знаках. Но каждому лингвисту ясно также и то, что язык вовсе не есть только знак или система знаков. Значит, моделирование языка еще не есть языкознание в целом, а только некоторая его сторона. Как же именно эта семиотическая сторона языка относится к самому языку, об этом в книге И. Ревзина ничего не говорится, а следовательно, и сама семиотика, и тем более «абстрактно-семиотическая система», является не очень понятной.
Наконец, при исследовании языковых моделей необходимо, думает автор, устанавливать, «в каком отношении находятся следствия из этих гипотез и факты реальных языков, описываемые конкретными лингвистическими дисциплинами» (с. 8). Но сказано это у автора опять-таки чересчур отвлеченно, потому что всякий представитель традиционного языкознания обязательно скажет, что он тоже только и занимается проверкой своих гипотез на более или менее обширном множестве фактов.
Таким образом, в этом параграфе о дедуктивных методах в лингвистике автор, может быть, и оперирует каким-то точным определением языковой модели, но этого определения для читателя он не раскрывает.
Наконец, понятие языковой модели автор еще раз пытается вскрыть в §2, где он противопоставляет модель и ее интерпретацию. Автор исходит из традиционной в математике логизации математического предмета, которая выставляет сначала самые общие категории математического мышления, не подлежащие никакому определению, ясные сами собой, затем – связь этих категорий в небольшое число основных аксиом, лежащих в основе данной математической дисциплины, и, наконец, путем чистой дедукции из этой системы аксиом выводится конкретное содержание данной математической дисциплины в виде известного числа тех или других теорем, доказываемых на основе допущенных категорий и аксиом. Лингвист, который знакомится с подобного рода утверждениями автора, прежде всего спросит себя: при чем тут математика и как доказать полное тождество математических и лингвистических дедукций? Никакого доказательства в рассматриваемой книге мы не находим, а оно, несомненно, есть или может быть. Почему же оно в таком случае не приводится в руководстве, предназначенном для лингвистов? Кроме того, если существует полная аналогия в логизации математики и лингвистики, то ведь логизация какой-нибудь математической дисциплины прямо и начинается с установления исходных категорий и из объединения этих категорий в аксиомы. Так, например, логизация геометрии начинается с фиксирования основных геометрических образов: точки, линии, плоскости тела. Лингвист, желающий построить лингвистику по типу математики, казалось, и должен был бы начать с установления такого же рода первичных и далее уже не разложимых категорий или образов, за которыми тут же должны были последовать и соответствующие лингвистические аксиомы. Тогда это была бы очевидная и понятная логизация или формализация всей лингвистической области, и всякий лингвист только приветствовал бы подобное логическое упорядочение своего спутанного и слишком уж сложного предмета. Однако никакого намека на подобного рода языковую логизацию в разбираемой книге мы не находим. И читателю приходится принимать на веру, что между математикой и лингвистикой есть такая близкая аналогия и смутно гадать на тему, какие именно исходные категории и аксиомы лежат в основе его предмета.
Однако посмотрим, что же именно пишет автор, чтобы определить языковую модель? С удивлением мы отмечаем, что в начале §2 автор не только ничего не говорит специально о языковой модели, но выставляет такое положение, которое можно применить ко всем моделям вообще и даже не только к языковым моделям: «Из всего многообразия понятий, накопленных данной наукой, отбираются некоторые, которые удобно считать первичными» (с. 9). Во-первых, всякая реальная наука, не преследующая никаких целей логизации или формализации и даже не оперирующая понятием модели, всегда начинает с установления самых общих и основных понятий. Тут нет ничего характерного для учения о моделях. Во-вторых, здесь характерен субъективно-идеалистический и релятивистский налет в самом способе выражения. Употребляется такой термин, как «отбор» понятий. А в других случаях математические лингвисты щеголяют
