он свою супругу; всё желали ему счастливого пути; и вот в прекраснейшее из всех времен года отправился он в путь. Уже через несколько часов почувствовал он, как тяжела разлука, впервые в жизни испытывая боль расставания; чужие места казались ему непроходимой глушью, а на душе было тоскливо, будто поглотило его враждебное одиночество. Тут пришло ему на ум, что молодость уж миновала, что нашел он наконец родину, которая ему мила, к которой приросло его сердце; и готов он был проклинать легкомыслие минувших лет; тяжелым унынием охвачена была его душа, когда настало время остановиться на ночлег в каком-нибудь деревенском трактире. Он не мог взять в толк, зачем понадобилось ему отрываться от ласковой супруги и благоприобретенных родителей; угрюмый и раздосадованный, отправился он поутру в путь, намереваясь продолжить путешествие.
Страх его возрастал по мере того, как он приближался к горам; вдали показались уже старинные развалины, их очертания с каждым шагом проступали всё явственнее, из голубой дымки выступали всё новые и новые горы с округлыми вершинами. Он ступал уже не так уверенно, часто останавливался и сам удивлялся своему страху, тем ужасным видениям, которые с каждым шагом подступали всё ближе.
— Безумие, я узнаю тебя! — воскликнул он. — Узнаю твою опасную заманчивость! Но я буду сопротивляться со всем мужеством, на какое способен. Элизабет — не какой-нибудь презренный сон; я знаю, что она сейчас думает обо мне, что она ждет меня, что, исполненная любви, считает она каждый час моего отсутствия.
Но разве леса, встающие на моем пути, не подобны черным кудрям? Разве из вод ручья не взирают на меня сверкающие очи? Разве с гор не раздаются мне навстречу величественные шаги?
С этими словами собрался он было отдохнуть под деревом, как вдруг в тени его приметил старика, который с величайшим вниманием разглядывал какой-то цветок: то подставлял его лучам солнца, то вновь закрывал рукою, пересчитывал лепестки и вообще старался, видно, запечатлеть его в своей памяти.
Когда он подошел ближе, человек показался ему очень знакомым, и вскоре он не сомневался уже, что старик с цветком в руках — его отец. С выражением живейшей радости бросился он к нему в объятия; тот же был доволен, но вовсе не удивлен, что они так неожиданно встретились.
— Ты ли это, сын мой? — говорил старик. — Я знал, что скоро увижу тебя, но не подозревал, что эта радость посетит меня уже сегодня.
— Откуда знали вы, отец, что встретите меня?
— Вот по этому цветку! — отвечал ему старый садовник. — Всю свою жизнь мечтал я когда-нибудь увидеть его, но это мне никогда не удавалось, потому что он встречается очень редко и растет только в горах; я пустился в путь, чтобы найти тебя, потому что матушка твоя умерла и дома одиночество стало угнетать и печалить меня. Куда мне идти, я не знал, и пошел в конце концов через горы. Какой бы грустной ни казалась мне дорога, повсюду в пути искал я тот цветок; но он мне никак не попадался, и вот теперь я нахожу его совершенно неожиданно здесь, где простирается уже прекрасная долина; тут понял я, что вскоре встречу тебя, и смотри-ка, милый цветочек не ошибся.
Они вновь обнялись, и Кристиан оплакал свою матушку, старик же схватил его за руку и сказал:
— Пойдем прочь от этих мест, пусть скроются с глаз наших тени гор, мне до сих пор ещё не по себе от их круч и беспорядочных нагромождений скал, от ужасающих пропастей, от стенающих горных ручьев; приблизимся к доброй, благочестивой долине.
Они отправились назад, и Кристиан снова повеселел. Он поведал отцу о своем новом счастье, о том, что есть у него свой ребенок и свой дом; собственные слова кружили ему голову, и лишь во время разговора он по-настоящему почувствовал, что у него есть всё для полного довольства. Так, рассказывая друг другу о событиях то печальных, то веселых, добрались они до деревни.
Все рады были столь быстрому окончанию путешествия, в особенности Элизабет. Старик отец переселился к ним и присоединил свое маленькое состояние к общему хозяйству. Отныне в этой семье всегда царили единодушие и довольство. Земля давала обильный урожай, скот умножался, дом Кристиана стал через несколько лет одним из самых видных в этом крае; к тому же вскоре стал он отцом многочисленного семейства.
Так прошло пять лет, и вот однажды в их деревне объявился незнакомец; он остановился на ночлег в доме у Кристиана, самом богатом во всей деревне. Это был приветливый, разговорчивый человек; он много рассказывал о своих путешествиях, играл с детьми, дарил им подарки, и очень скоро все полюбили его. И так понравилось ему в этих краях, что пожелал он остаться здесь на несколько дней; но дни обратились в недели, а недели — в месяцы. Никто и не удивился такому промедлению, ибо все привыкли уже считать его членом семьи Кристиана. Только Кристиан начал частенько приходить в задумчивость оттого, что, как ему казалось, он где-то встречал уже этого путешественника, но никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. Через три месяца незнакомец наконец-таки распрощался с ними и напоследок сказал:
— Милые мои друзья, удивительная судьба и странные предчувствия влекут меня в горы, волшебный образ, которому я не в силах противостоять, манит меня; сегодня я покидаю вас и не знаю, вернусь ли к вам назад; у меня есть значительная сумма денег, которая в ваших руках сохранится вернее, чем в моих, и поэтому я прошу вас взять её на хранение; если в течение года я не вернусь — оставьте её у себя и примите как знак благодарности за ваше дружеское участие.
Итак, незнакомец двинулся в путь, а Кристиан взял деньги на сохранение. Он тщательно запрятал их, но частенько, излишне опасаясь за их целость, снова доставал их, пересчитывал, проверял, все ли они на месте, и весь погружен был в эти хлопоты.
— Такие деньги могли бы по-настоящему осчастливить нас, — сказал он однажды своему отцу, — если незнакомец не вернется, мы и наши дети, считай, обеспечены на всю жизнь.
— Забудь об этом золоте, — ответил старик, — оно не может принести счастья, до сих пор мы, слава богу, ни в чём не испытывали недостатка, и отринь от себя вообще подобные мысли.
Кристиан часто вставал среди ночи, чтобы разбудить работников и чтобы самому за всем присмотреть; отец опасался, как бы это неумеренное усердие не подорвало уже в молодости его здоровье; и вот поднялся он однажды
